Ваничка, сын ее, 21 года.
Надежда Ивановна Канорич, девица, 36 лет.
Mихайло Иваныч Канорич, брат ее, 33 лет.
Никита, слуга Дурнопечина, 40 лет.
Сергей, цирюльник, слуга Соломовиды Платоновны, 22 лет.
Действие происходит в уездном городе, в 40-х годах.
Действие первое
Театр представляет комнату вроде кабинета, стол с различными вещами, мебель хорошая, на диване разложено платье, на стене висит большое зеркало.
Явление I
Дурнопечин (сидит один перед столом в ваточном пальто). Удивительное дело, как идет жизнь моя!.. Страх какой-то… тоска… скука… (Грустно усмехаясь.) А как другие-то, посмотришь, прекрасно живут: веселые такие… смелые… жизнию как-то умеют пользоваться, а ты вот сиди себе да думай; но это бы еще ничего – жил бы себе просто, так нет!.. Беспрестанно наскакиваешь на такие затруднительные положения, из которых не знаешь как и вывернуться: на родину было приехал, чтобы подышать чистым воздухом и успокоиться, и вдруг отыскивается какая-то старая любовишка! мальчишкой бывши, за барышней одной, Надеждой Ивановной Канорич, тут ухаживал, а теперь она пишет, что руки на себя наложит, если не женюсь на ней; но какой я жених?.. Куда я годен? А с другой стороны, подумаешь, что если в самом деле она руки на себя наложит? Что тогда ляжет на совесть? Пожалуй, и сам не перенесешь… Особенно при моем здоровье… Вон опять начало давить под ложечкою… Так!.. Пора!.. Ох, уж это мне утро… Вчера даже мало и ужинал, желудок должен бы быть хорош… (Берет зеркало со стола и смотрит язык.) Ну, так и есть: желтоват! С краев-то ничего – красен; а в середине желтоват!
Явление II
Входит Никита. Дурнопечин и Никита.
Никита (про себя). Опять рот пялит перед зеркалом.
Дурнопечин (услышав его шаги). Это ты, Никита?
Никита (довольно грубо). Я-с!
Дурнопечин. Поди вот тут встань поближе ко мне!
Никита подходит нехотя.
Скажи ты мне, братец, только смотри говори правду: не чувствуешь ли ты по утрам или после обеда, вечером, этакого неприятного ощущения… тяжести?
Никита. Нет-с: этого, кажись, не чувствую.
Дурнопечин. Припомни-ка хорошенько!
Никита. Чего припоминать-то, право, не чувствую-с!.. Вон грешным делом иногда с похмелья, так болит голова по утрам.
Дурнопечин. По крайней мере не хочется ли тебе этак, вставши поутру, поскорей бы на воздух? Или вот, например, скажи мне, братец: можешь ли ты сейчас поутру ваниматься чем-нибудь? Не чувствуешь ли ты этакой тоски… лени?
Никита (с улыбкою махнув рукою). Не знаю, что вы такое говорите! Наше известное дело: не хочешь, да делаешь… Вон за водой сходишь, сапоги вычистишь, самовар тоже велишь поставить поваренку… Не этакая жизнь-то, как ваша: валяться некогда!
Дурнопечин (рассердясь). Что ты за околесную городишь? Черт тебя знает: о сапогах да о самоваре мелешь! Все не то говоришь, о чем тебя спрашивают.
Никита. Что мне говорить-то?.. Я ведь не барин какой-нибудь поученой.
Дурнопечин. Ну, ладно, ступай!
Никита хочет уйти.
(Проведя рукою по лбу и сконфуженным голосом.) Никита, постой… Не уходи! У меня опять, братец, изнурительная испарина показалась.
Никита. Ничего нет, никакой совсем испарины не бывало.
Дурнопечин. Как нет?.. Дай-ка сюда руку! (Берет у Никиты руку и водит ею по своему лбу.) На лбу-то не чувствуешь? Что, нет?.. А? Нет, спорщик этакой?
Никита. Ну что ж?.. Есть!., показалась маленькая!.. Вы ведь, уже известно: давнишний трус. Еще молоденьким были, – прыщик, бывало, какой-нибудь вскочит: «Ой, совсем погиб и не вылечусь».
Дурнопечин. Хорош теперь прыщик!.. Упадок всех жизненных сил. В лечебнике именно сказано; «начинается тоскою, апатиею, а там и конец делу»!
Никита. Ну да, как же! Вы все знаете.
Дурнопечин. Конечно, знаю.
Никита. Бога, сударь, вы только гневите, вот что-с. Накликаете на себя разные болезни.
Дурнопечин. Где же я накликаю? Испарину, я думаю, ты сам видел.
Никита. Что ж испарина? Испарина у кажинного человека есть.
Дурнопечин. Однако у тебя ее нет.
Никита. Почем я знаю… может, у меня есть!.. Настоящим-то манером вы, видно, больны-то еще не бывали, – да-с! А вон как я в Москве, в мальчиках, в горячке лежал, так вот уж лежал: оглох совсем, ни руки, ни ноги не владели; доктора говорили, что беспременно умру, а после через месяц, по милости божией, так начал кашицу уписывать, только давай; харч ей-то только исправных не было.
Дурнопечин. Горячка!..