– Как же ты говоришь, что не видал красавиц? Вот тебе красавица!
– Красавица, ваше сиятельство? – спросил удивленный Иван Александрыч.
– Трудное, брат, дело понимать женскую красоту; ни ты, да и многие, не понимают ее.
– Конечно, ваше сиятельство, мы люди необразованные.
– Тут не образование, мой милый, а собственное, внутреннее чутье, – возразил граф. – Видал ли ты, – продолжал он, прищуриваясь, – этих женщин с тонкой нежной кожей, подернутой легким розовым отливом, и у которых до того доведена округлость частей, что каждый член почти незаметно переходит в другой?
Иван Александрыч слушал, покраснев и потупившись.
– А замечал ли ты, – продолжал Сапега одушевляясь, – у них эти маленькие уши, сквозь которые как будто бы просвечивает, или эти длинные и как бы без костей пальцы? – Сапега остановился.
Иван Александрыч решительно не знал, что ему отвечать.
– Или эта эластичность тела, – продолжал граф, как бы более сам с собою. – Это не опухлость и не надутость жира; напротив: это полнота мускулов! И, наконец, это влияние свежей, благоухающей женской теплоты? Что, Иван, темна вода во облацех? – заключил Сапега, обратившись к Ивану Александрычу.
– Вы, ваше сиятельство, так говорите, что… – начал было тот.
– Что – что?
– Ничего, ваше сиятельство, я говорю, что вы уж очень хорошо говорите.
– Словами не передашь всех тонкостей! – произнес граф, вздохнув, и замолчал.
– Вот, если осмелюсь доложить, – начал Иван Александрыч, ободренный вниманием дяди, – здесь есть еще красавица.
– Красавица?
– Да, ваше сиятельство, прелесть женщина, только ух какая!
– Какая же?
– Кокетка, ваше сиятельство, ужасная.
– Девушка?
– Вдова, ваше сиятельство.
– Вдова? – произнес граф. – Чем же она красавица?
– Да уж, этак, женщина высокая, белая-с, – начал Иван Александрыч, – глаза карие… нет, позвольте… голубые, зубы тоже белые.
– Купчиха!.. Мерзость какая-нибудь, должно быть! Расскажи лучше, нет ли других? – перебил Сапега.
– Других, ваше сиятельство, лучше этой нет.
– Дрянь же, брат, видно, у вас женщины.
– Известное дело, ваше сиятельство, не в Петербурге!
– Нынче и в Петербурге ничего нет порядочного, – возразил граф, – или толстая, или больная!
– Последние, видно, времена приходят, ваше сиятельство. Народ уж заметно очень мельчает.
– Послушай, Иван, – перебил Сапега, – отчего это у меня не был этот Мановский?
– Болен, должно быть, ваше сиятельство.
– Кто он такой?
– Помещик-с.
– Как бы заставить его приехать ко мне?
– Заставить, ваше сиятельство? Заставить-то трудно: очень упрям…
– Упрям? – сказал граф, подумав. – Стало быть, он не был у меня не потому, что болен, а потому, что не хочет.
Иван Александрыч, пойманный во лжи, побледнел.
– Богат