– Вот он скорей меня удостоится сделаться аскетом, – сказал, указав на него глазами, Егор Егорыч, и распечатывая неторопливо письмо Крапчика.
– Он не аскет, а ангел какой-то! – произнес Сверстов.
Чтение письма, видимо, причинило Егору Егорычу досаду.
– Вот, пожалуй, снова призывают меня на житейский подвиг! – проговорил он, кидая на стол письмо.
– Этим письмом?
– Да.
– Можно прочесть?
– Должно даже тебе прочесть.
Сверстов, надев торопливо очки, пробежал письмо.
– И что ж, по-вашему, этот подвиг слишком ничтожен для вас? – отнесся он к Марфину уже с некоторою строгостью.
– Знаю, что не ничтожен, но мне-то он не по моему душевному настроению, – ответил тот с тоской в голосе.
– Отбросьте это душевное настроение!.. Это, повторяю вам еще раз, аскетический эгоизм… равнодушие Пилата, умывшего себе руки! – почти кричал Сверстов, не слыхавший даже, что в губернии происходит сенаторская ревизия, и знавший только, что Крапчик – масон: из длинного же письма того он понял одно, что речь шла о чиновничьих плутнях, и этого было довольно.
– Поезжайте и поезжайте! – повторял он. – Это вам говорю я… человек, который, вы знаете, как любит вас, и как высоко я ценю вашу гражданскую мощь и мудрость!
– Но ты забываешь, что я опять впаду в гнев и озлобление! – возражал ему тем же тоскливым голосом Егор Егорыч.
– Впадайте, и чем больше, тем лучше: гнев честный и благородный всегда нашим ближним бывает во спасение! – не унимался Сверстов.
– Я поеду… – произнес протяжно и после некоторого размышления Марфин: живая струйка гражданина, столь присущая ему, заметно начала в нем пробиваться.
– Благодарю, глубоко благодарю; вы ничем бы не могли доставить мне такой радости, как этим; а теперь прощайте!.. Вам, я вижу, многое еще надобно обдумать и сообразить!
Затем, поцеловав друга в голову, Сверстов ушел: gnadige Frau справедливо говорила об нем, что, как он был при первом знакомстве с нею студентом-буршем, таким пребывал и до старости.
Первоначально Егор Егорыч действительно впал было в размышление о предстоявшем ему подвиге, но потом вдруг от какой-то пришедшей ему на ум мысли встрепенулся и позвал свою старую ключницу, по обыкновению, единственную особу в доме, бодрствовавшую в бессонные ночи барина: предание в дворне даже говорило, что когда-то давно Егор Егорыч и ключница питали друг к другу сухую любовь, в результате которой ключница растолстела, а Егор Егорыч высох.
– Фаддеевна! – сказал ей Егор Егорыч. – Позови ко мне Антипа Ильича.
Ключница была удивлена таким приказанием барина, никогда поздно ночью не тревожившего старика; но, ни слова не сказав, пошла.
Антип Ильич не замедлил придти: он еще, несмотря на усталость от дороги, не спал и стоял на молитве.
– Ты, – начал прерывчатым и задыхающимся голосом Егор Егорыч, – заходил к Рыжовым?
– Заходил, –