Люди сороковых годов. Алексей Писемский

затопал!.. «Высечь его!» – говорит… Только маменька ваша, дай ей бог царство небесное: «Нет, говорит, Миша, прошу тебя – Макара Григорьева не трогай! Человек на человека не приходит… Это его очень обидит»… А он все свое: «Драть его, сечь его!»… Она, голубушка, на колени даже перед ним стала и все просила его: «Ты, говорит, этим Макара Григорьева погубишь навеки!..» И точно, что – отдери он тогда меня, как хотелось ему того, я бы – хоть бросай свое дело; потому, как я спрошу после того с какого-нибудь подчиненного своего али накажу их же пропойцу-мужичонка, – он мне прямо в глаза бухнет: «Ты сам – сеченый!». Все это маменька ваша, видно, рассудила и поняла, потому добрая и умная была, – вы из лица с ней много схожи.

      Макар Григорьев говорил все это грубым и почти сердитым голосом, а между тем у него слезы даже выступили на его маленьких и заплывших глазах. Павлу тогда и в голову не приходило, что он в этом старике найдет себе со временем, в одну из труднейших минут своей жизни, самого верного и преданного друга. В настоящую минуту он почти не слушал его: у него, как гвоздь, сидела в голове мысль, что вот он находится в какой-нибудь версте или двух от Мари и через какие-нибудь полчаса мог бы ее видеть; и он решился ее видеть, будь она там замужем или нет – все равно!

      – А что, можно теперь ехать к Есперу Иванычу?.. Отобедал он или нет? – как бы посоветовался Павел с Макаром Григорьевым.

      – Надо быть, что отобедал: вечерни уж были. Съездите, что тут вам валяться-то на диване! Послать, что ли, вам камердинера-то вашего?

      – Пошли!

      Макар Григорьев вышел в мастерскую.

      – Вставай! – сказал он, подходи к Ваньке и трогая его слегка ногой.

      Ванька не пошевелился даже.

      – Вставай! – повторил Макар Григорьев уже сердито и толкнул Ваньку ногой довольно сильно.

      Ванька обнаружил легкое движенье.

      – Вставай, черт этакой! – крикнул наконец Макар Григорьев и двинул Ваньку что есть силы ногой; но Ванька и при этом повернулся только вверх лицом и раскинулся как-то еще нежнее.

      – Огурцов, растолкай его! – крикнул почти в бешенстве Макар Григорьев работавшему тут же Огурцову.

      Огурцов на это схватил Ваньку за шиворот и принялся его трясти.

      – Вытащи его, лешего, на крыльцо, – авось там скорей очнется! – кричал Макар Григорьев.

      Огурцов поволок Ваньку по полу.

      – Пьян, что ли, он, дьявол? – рассуждал Макар Григорьев.

      У дверей Ванька встал наконец на ноги и, что-то пробурчав себе под нос, почти головой отворил дверь и вышел. Через несколько минут после того он вошел, с всклоченной головой и с измятым лицом, к Павлу.

      – Что вам надо? – спросил он его сердито.

      – Давай мне одеваться, – сказал Павел.

      Ванька принялся вынимать или, лучше сказать, выбрасывать из чемодана разные вещи.

      – Что же ты все раскладываешь? – заметил ему Павел.

      – Я не знаю, что вам надо, – отвечал Ванька угрюмо. Он очень уж разгневался, зачем его разбудили.

      – Мне надо сюртук и чистую рубашку.

      Ванька вынул, что