– Негодяйка, долго мне за тобой гоняться? Кыш! Лети прочь! Кыш!..
За окном послышался благовест. Из комнатки на первом этаже сестринского дома Настасья Петровна не могла видеть, но знала наверняка, что на звоннице сейчас Катя Маркова, немолодая, сорокалетняя, бывшая сценаристка, с рыхлым, отвислым задом и выпученными, как у дохлой рыбы глазами, которая, быстро крестясь, молиться, утирая слезы платочком. Фанатичная набожность ее потрясала. Настасья Петровна также не первый год в храме, однако, не было в ней даже малой толики той веры и такого рвения к службе, как у дебелой, гунявой Катьки Марковой с непомерно большими ступнями.
Регентша чертыхнулась и придавила муху стопкой нотных листов.
– Вот тебе, гадина, получай! Я дала тебе шанс, а теперь протирай за тобой стекло, да?
Настасья Петровна в сердцах щелкнула мушиным трупиком, но тот, как назло, отскочив от окна, цепко прилепился мохнатыми лапками к крахмальному, свежему фартуку церковного одеяния Настасьи Петровны, оставив под собой кровяное пятнышко вперемешку с желтоватой кашицей.
– Блядь! – хлестко ругнулась Настасья Петровна в тот миг, когда в комнату гуртом, шумно вбежали клиристки. – Распеваться без меня. Начинайте. Я… мне… я скоро…
Плотно прикрыв за собой дверь, Настасья Петровна рванула с себя фартук с такой неистовой силой, как будто он был с прокаженной. За стеной прозвучали первые аккорды сольфеджио, а в душе Настасьи Петровны разлетелся, кажется, целый рой диких пчёл. Ей трудно было себя успокоить и невозможно заставить вернуться в нормальное психологическое состояние. Развилины памяти, точно бешеные псы, гнались за ней. Они скалились, дурманили, душили ее огненное сознание, волю и тело. Однако Настасья Петровна нашла в себе силы, трижды энергично перекрестилась, мельком взглянув на образ Пречистой, а после уставилась в зеркало, которое отражало ее в полный рост.
Длинные, пшеничные волосы вольно рассыпались по плечам, как только вдова развязала косынку. Двигаясь как бы на мысленных цыпочках, бывшая генеральша прикоснулась к щекам, на которых вспыхнуло чувственное, алмазное солнце желания; Настасья Петровна потеребила себе мочку левого уха, склонив голову, погладила изгиб шейки, за ней беспомощный, мнительный подбородок, весомые груди, и где-то… под слоем серого сукна ее проняло: набухли, точно почки сирени, тугие сосцы…
– Настасья Петровна, – в дверь постучали, – зовут: служба…
– Иду! – голос Настасьи Петровны сорвался, будто она отозвалась из могилы. – Служба, как в армии…
И вновь, точно удар в подвздошные кости.
Свадьба племянницы Оленьки перешла в перелетную, фантомную фазу. Гости перемешались, растормошились (в особенности супруги со стажем) ввиду того, что их бравый начальник по-отечески пошутил, вложив в последнюю фразу явно фривольный оттенок. Что, впрочем,