«…Не та раскладка, но я не трус.
Итак, десятка – бубновый туз!
Ведь ты же на спор стрелял в упор,
Но я-то снайпер, a ты – тапер.
Куду вам деться? Мой выстрел – хлоп,
Девятка – в сердце, десятка – в лоб!..»
1999 год.
1
Эта история произошла через много лет, после того как рухнула Берлинская стена, а территория некогда «великого и могучего» распалось на множество суверенных от самих себя государств, предав своим многоцветием праздничности и без того довольно веселенькой политической карте Европы. Не осталась в стороне и Украина, поспешив отделиться от братского народа, более трехсот лет грубо намекавшего на то, что должен всё решать за несмышленых хохлов, ничего не понимающих в управлении собственной страной.
И вот сегодня, 26 апреля 1999 года, когда улицы самостийного Киева наполнились запахом цветущих каштанов, а страна скорбела 13-летие Чернобыльской трагедии, в квартиру № 33, второго дома по улице Пирогова, вошел мужчина около тридцати пяти лет. Отворив ключом входную дверь, он ступил в полутьму коридора, нащупав, прищуренными глазами, на стене старый черного пластика выключатель. Щелчок и лампочка в 60 свечей, свисавшая с высокого потолка на почерневшем от времени электропроводе, озарила длинный проем заставленного старой мебелью пространства. Стащив с себя джинсовую куртку, человек небрежно повесил её, а так же кожаную на молнии сумку, на крючок массивной деревянной вешалки, направившись в комнату.
Илье Владимировичу Могильному в июне прошлого года исполнилось тридцать два. Этот невысокий, довольно крепкого телосложения мужчина, вот уже четыре года как по инвалидности оставил работу, причиной чему являлось короткое как выстрел слово врача – сердце. После неутешительного диагноза и многочисленных обследований, он потерял на некоторое время интерес к жизни. Но на сем печальном факте, к великому сожалению самого Ильи, его беды не закончились. Ровно через год после увольнения от него ушла жена, Оксанка, а ещё через два были зверски убиты его родители – отец и мать, проживавшие в квартире, куда он сегодня явился, чтобы почтить память погибших.
Оказавшись в комнате, где все зеркала и экран телевизора были завешены пыльной черной тканью, он устало опустился на стул, безучастно оглядев стену, где висели старые фотографии. Вот мама и папа в Ялте – 1972 год. Вот покойная бабушка и дед, возле сельской хаты, в селе Топоры, Житомирской области – 1977. Вот родители отца, которые по сей день живут в городке Шепетовка, Хмельницкой области – 1983. А вот они с братом Игорем едут на дембель из Афгана – 1986, вот только отец, в ярости, отрезал Игорька, когда тот в 91 попал на зону. Игоря уже не видно на фото, лишь его рука, сжимающая голубой берет, обнимая за шею Илью, осталась на снимке. После отсидки брат не вернулся домой, оставшись в Хабаровском крае, работать в артели золотоискателей.
Илья не любил бывать в квартире родителей. Здесь всё ему напоминало о тяжелой утрате – мебель, старые фотографии, висевшие на стене, двуспальная кровать, в спальне матери и отца, а ещё пол, паркетная доска которого до сих пор хранила следы бурых пятен крови, всего, что осталось от самых родных ему людей.
Послышался звонок в дверь. Илья спокойно, будто ожидал этого сигнала, направился в прихожую. На пороге, представ перед хозяином жилища, стоял почтальон с листом бумаги в руке.
– Гражданин Могильный?
Илья кивнул.
– Илья Владимирович?
– Да, это я.
– Вам телеграмма. Распишитесь.
Сухо вымолвил работник почты, протянув клиенту шариковую ручку и ткнув пальцем в листок, где требовалось поставить автограф. Оставив небрежный росчерк, с телеграммой в руке, Илья вернулся в комнату.
– Гражданин Могильный И. В. Ваш брат Игорь погиб при неизвестных обстоятельствах тчк. Соболезнуем тчк. Начальник артели Хабарзолото Митин П. П.
Прочел он вслух, улыбнувшись какой-то странной улыбкой, будто получил приятное сообщение от брата, сгинувшего где-то в тайге далекого Хабаровского края. Сложив листок вдвое, он опустил его в задний карман джинсов, направившись к вешалке, где были оставлены вещи. Расстегнув молнию, Илья извлек из потертой сумки бутылку коньяка «Десна», откупорив её уже на кухне, возле стола. Плеснув коричневатой жидкости в граненый стакан, наполнив его на половину, он сорвал ткань с зеркала, висевшего тут же, на покрытой кафелем кухонной стене, обратившись к собственному отражению.
– Ну, вот и все, старики, покончим с трауром, и возьмемся за дело, нужно как-то жить дальше. Почивайте с миром.
Осушив залпом содержимое стакана, он звучно выдохнул, сурово глядя на себя в зеркало. Затем вновь наполнил стакан на три четверти, накрыв его ломтем хлеба, протяжно вымолвил.
– Вот так-то, Игорек.
Задумчиво, с грустью покосившись на поминальный «гранчак».
В тот же день, спускаясь по ступеням старого ботанического сада, рингтон мобильного