Физиономия Гронкса сияла то ли азартом боя, то ли просто оттого, что на свою вихрастую курсантскую башку он – да еще с полным правом! – напялил боевой шлем коммодора второго ранга. Перед ним прямо в воздухе, мгновенно отслеживая малейшее движение его головы, виртуалило аж целых четыре экрана, разделенных на множество окон, отражавших, как понимал Ховрин, состояние боя для каждой колонны курсантов. Три из четырех Коммодорских экранов были Ховрину хорошо видны, так что по сторонам он старался не смотреть, и глаз от этих самых экранов старался, по возможности, не отрывать. Наблюдать за ними было не то чтобы интересно, но как-то спокойнее, создавалась видимость отстраненности от событий. Типа того, что смотришь рекламку по телетаксеру, а сам как бы ни при чем, и никакого отношения к происходящему не имеешь. Окна открывались, закрывались, возникали снова, иногда раскрываясь во весь экран, как только Гронкс успевал отслеживать происходящее? Он колотил себя кулаком по коленке и вывизгивал команды в полный голос, совершенно позабывши о командирском басе, так лелеемом в обычное время:
– Судак, мать твою в тибидух и перетрах! Не ввязываться в бой! Вперед! Быстрее! Прорвался – и вперед! Быстрее, быстрее, а-аставь его в покое, раз уж он успел спрятаться! Третья колонна, мужеложцы хреновы, вам мало, чтобы в гриву, надо и в хвост? Задницу прикройте! Банзай, чайник перетраханный, хавальник захлопни, помоги второй … эй, эй, слева, слева…
Слева, из второго бокового ответвления магистрального тоннеля, ведущего в Северную шахту, вывернулся юркий флаттер и увязался за колоннами. По флаттеру немедленно открыли огонь с замыкающих платформ, но плазменные пушки на платформах были плохо приспособлены для стрельбы по таким маленьким и юрким воздушным целям. Машина ловко увернулась, заложив крутой вираж, вышла из-под обстрела, и не отставала, держась вне пределов досягаемости.
– Глядите в оба, – надрывался Гронкс, – этот сучий флаттер тут не зря, глядите в оба…
С бокового, плохо видного Ховрину экрана, на котором, по всей видимости, бессменно торчала генеральская физиономия, то и дело доносилась нервная тарабарщина, в которой единственно понятным Ховрину цензурным словом было слово "быстрее". Гронкс визгливо и возбужденно отвечал тарабарщиной не меньшей. Правда, смыслоразличимая составляющая у него была несколько более объемной, и включала еще общедоступные высказывания, вроде "не понимаю" и "тут что-то не так", правда, высказанные несколько другими,