– Ну и у немца тоже… нет ни черта. Одна «рама» летает, – вмешался Колпаков. – А мы все землю копаем.
– Эх ты… Петя! По науке, чтобы наступать, нужно иметь троекратное превосходство. А нас, обратно, растянули.
Колпаков отвел взгляд; Жилин не только кадровый сержант. Он все время вертится возле начальства. Он науку знает. Малков едва заметно улыбнулся.
– А вот товарищ Сталин говорил: еще годик, еще полгодика – и погоним мы все это куда-нито подальше.
Ребята поерзали и подняли взгляды на Жилина. Как вывернется командир?
– Правильно говоришь, – пряча глаза, слегка иронически сказал Костя и поощрительно добавил: – Говори, говори. Приводи примерчики.
– Пример – перед нами.
– Вот именно! Вот именно: перед нами! Вон даже Петя говорит, что у немцев так же, как у нас, – ни черта нету. Одни мины, да и те мы в распыл пустили.
– А годик кончается…
– Так что ж такого? Чесанули аж… до самой Волги… и Кавказа, это ж разве можно было предположить? Ясно, он на такое рассчитывать не мог. Да и кто ж мог? Разве мы с тобой?
– Сержант, посмотри, – позвал его Жалсанов.
Костя поднялся и стал рядом с Жалсановым. Чуть левее, в ухоженной немецкой обороне, всегда такой тихой и незаметной, явно ощущалось постороннее движение. Какое бы натужное, серое утро ни выдалось, но свет все равно струился с северо-востока и, значит, падал на противника густо. И в этом рассеянном, сером свете проступали легкие дымки, иногда тускло отсвечивали хорошо промазанные ружейным маслом солдатские каски. В траншеях переднего края накапливалась пехота.
– Жалсанов старший! – не оборачиваясь, приказал Жилин. – Засядько, со мной. Стрелять после нас. Все! К бою.
Глава третья
Комбат капитан Лысов ворочался на своем топчане в землянке и никак не мог уснуть. За накатами шуршали мыши – домашне и почему-то весело. И эта веселость раздражала Лысова.
«Как-то все не так получается, – думал он. – Говорили: ни шагу назад, а сидим на Волге… Ведь и на границе можно было драться, так отступали: – казалось, что позади места еще много. А в окружениях дрались как черти – один за десятерых и себя не щадили. Почему? А потому, что другое моральное состояние. В начале войны все резервов ждали: подойдут, ударят – и понеслась… на чужую территорию. А в окружениях, под Москвой – иное… На резервы не надеялись. Стали понимать, что каждый и есть самый главный резерв. Значит, что ж главное? Конечно, и вооружение, конечно, и количество и качество дивизий, и экономика – все главное. А вот самое главное – боец. Что у него в душе! Душой решит стоять насмерть – будет стоять! Не решит – какие там приказы ни пиши, а он всегда причину найдет и драпанет. Значит, главное – в моральном состоянии».
За тремя накатами бревен, в земле, передовая почти не прослушивалась. В сырой шуршащей теплоте думалось особенно тревожно. Изредка, когда где-то рвался