По вечерам супруги Саблины выходили во двор. Аннушка, закончив хлопотать по хозяйству, торопилась на улицу, на гуляние. Опостылел ей Дуняшин дом. Может братьям сказать? Нет, не откроешься, укажут – сама виновата, зачем ушла жить к Саблиным? Да и мужуки поговаривают так-то: «Сука не захочет, кобель не вскочит»! Из колхоза не убежишь, документ не дадут. Слёзы её душили, не пелось ей на гуляниях, ходила как в тумане.
Николай продолжал приставать и в один из дней ниточка, ещё державшая Аннушку здесь, на этом свете, лопнула. Она сопротивлялась из последних сил, исцарапала ему лицо. Грязно матерясь, вытирая рукавом рубахи кровь и сплёвывая через зубы скопившуюся слюну, Николай выскочил из сеней, побёг умывать царапины.
Аннушка, обессиленная от борьбы, лежала на земляном полу, тупо смотря в поперечную деревянную балку крыши. Мысль пришла сама собой. Она поднялась, сделала пару нетвёрдых шагов, подняла валявшуюся в углу толстую плетёную конопляную верёвку. Яростно подвинув пустую бочку, перевернула её вверх дном. Забравшись, начала с остервенением вязать узлы на балке и вить петлю. Она ненавидела сейчас весь мужской род, проклинала судьбу, войну, новые порядки, милиционеров, колхозников, всех, кто так или иначе, сделал её сиротой так рано. Даже Дуняша сделалась ей ненавистной. Истерзанная, попранная, брошенная в этом мире, она надевала петлю на свою смуглую шею. Абсолютное одиночество. Беззащитная песчинка на гончарном круге.
«Господи, прости!», – откатилась бочка, ноги повисли в пустоте. Петля сдавила горло, в голове зашумело, стал исчезать внешний звук. Вдруг кто-то обнял её ноги, натяжение петли ослабилось. Отдалённо прозвучало: «Нюра, Нюра, что жа ты? Госпади-и, прости её грешныя! Нюра, Нюра, ты мине слышь? Коля, роднай, бяги, помоги мине, скореия!» Не мог Господь, в которого так истово верила Аннушка, оставить её в трудную минуту, не дал согрешить и наложить на себя руки, послал ей Ангела-хранителя в лице Дуняши.
Сам охальник развязывал петлю своей жертвы, вымаливая прощение. Всё узналось, всё открылось, но, тем не менее, положение Аннушки у Саблиных от этого не изменялось. Она не могла себе простить попытки самоубийства, не могла простить Николая. Понимала и то, что весть о случившемся быстро разлетится по селу, все будут «лясы точить», показывая на неё пальцем. Но самое главное, она не могла простить себе, что в какой-то момент возненавидела Дуняшу, её родное, кровное существо, её душу.
Сестра до ночи разговаривала с Аннушкой, отпаивая её чаем, успокаивая судорожные рыдания, прося прощение за мужа. Пытаясь как-то замилостивить сестру, Дуняша обмолвилась, что в Мучкапе набирают добровольцев на ударную работу, на торфоразработки, где-то около Москвы.
Аннушка, вроде как очнувшись, схватилась за это новость. Начала расспрашивать подробнее. Да, незадача, по годам не подходит, трудармейцы должны быть на два года старше! Решили через родню – «десятую воду на киселе»,