Он улыбнулся. Пнул лежащее тело ногой в высоком армейском ботинке.
– Потому что я, на хрен, никакой не фашист. Понял?
Убер повернулся к Седому. Тот смотрел на товарища открыто, без тени страха. С Убером только так и можно. Искренность, терпение и никакого страха. Как с детьми.
Убер дернул щекой.
– Разве я похож на фашиста?
Седой оглядел его. Внимательно и спокойно.
Напротив – забрызганное кровью лицо Убера. Ноздри раздуваются. Голубые глаза жестокие и яростные. Сейчас от Убера расходились, как излучение от реактора, волны бешенства.
Седой сказал мягко:
– Конечно, нет. Какой ты на хрен фашист?
Последняя фраза настолько резко контрастирует с образом Убера, что это смешно. Убер засмеялся.
Ладонью он стер со лба капли крови. Затем негромко запел. У него красивый, чуть хрипловатый тенор:
Из праха человека слепил Господь.
А мне Господь дал кости и плоть.
Кости и плоть, спина как плита,
Да мозги тупые, и башка не та[2].
Седой смотрел, как Убер поет. Красный скинхед – голый по пояс, высокий, широкоплечий, жилистый, с десятками заживших и заживающих шрамов. Крепкие длинные руки свисают вдоль тела.
На плече черная татуировка: скрещенные серп и молот в лавровом венке.
Седой опустил голову и увидел разбитые в кровь костяшки на кулаках Убера. «Кто-то слишком увлекается», – подумал он.
– Вот так, – сказал Убер.
Седой оглядел место побоища, еще раз задумчиво рассмотрел стену, заляпанную кровью, отметил белый зуб в кровавой луже на полу, зацепил взглядом безжизненное тело. Хотя нет, тело еще шевелилось. Седой присел на корточки, приложил два пальца к шее страдальца. Прислушался. Кивнул, выпрямился, повернулся к Уберу. Тот рассматривал стесанные до крови костяшки кулака.
– За что ты его так? – спросил Седой. – Я пропустил начало.
Убер поднял голову. Лицо, искаженное яростью, наконец разгладилось.
– Он назвал меня фашистом, – сказал он спокойно.
– И все? – удивился Седой.
– Да.
– Точно больше ничего?
– Этого мало? – Убер поднял брови.
– Думаю, тебе нужно быть посдержаннее, – сказал Седой.
– Зачем? – удивился Убер. – Думаешь, я затем пошел в скины, чтобы быть сдержанным? Эй, чувак, стоять, сука! Готовься, сейчас я буду сдержанным.
– Большая сила – большая ответственность, – сказал Седой.
Молчание. Убер оглядел пожилого скинхеда, задумчиво почесал шрам на лбу. В глазах его появилось странное недоуменное выражение. Он переступил с ноги на ногу, покрутил головой. Казалось, эта мысль не помещается в его бритую, изуродованную шрамами упрямую голову. Но он все равно пытается ее там разместить – из уважения к Седому. Убер нахмурился.
– Ты сейчас серьезно? – спросил он.
Седой молча смотрел на него. Светло