– Кормили в училище вкусно. Так приятно было поесть пирогов, вареников, молока, рыбки вдосталь! Дома-то мы не голодали – коровы две в хлеву мычали, хряка отец откармливал на Рождество, но и ртов двое. И каких ртов! Мы росли, и каждый ел за троих. Отец с матерью всё нам подкладывают, а своё едва поклюют. У отца живот всегда подведён, мать худа, точно щепка, а нам всё мало.
– Бывало, Павлуша подобьёт – пойдём ещё горох объедать на господском поле.
Если кривоногого Трофима Иваныча на гнедой кобылке заметит кто, сразу бежать стрелой! Догонит объездчик, и кнутом стегануть может, и за ухо к матери привести, а у той рука тяжёлая! Но мы ловкие и юркие, – мгновенно врассыпную, только кусты колыхнутся. Трофим Иваныч головой повертит, ругнётся и, вскочив на коня, дальше умчится – проверять, как мужики в поле работают.
– А я вспомнил, как веру-то терять начал, – отец Павел темнел лицом, как будто не простил его Господь за ту дерзость неверия, коей в те годы были подвержены многие и многие, и которая привела к бедам неисчислимым. – Как-то помогал я отцу в церкви. Больше, правда, под ногами крутился и мешал всем, но меня любили и терпели. Слышу, настоятель отца ругает:
– Что ж ты, отец дьякон, всё козлом пищишь? Не можешь басов добавить?
– Так где же басов-то взять, батюшка? Посмотрите, живот к позвоночнику прилип! – и подрясник вместе с рубахой задрал.
Тут отец Андрей сменил гнев на милость:
– И то верно. Тощий ты больно, отец Николай! Ну, впрочем, Богу виднее: кому басом петь, а кому – тенором выводить.
– А у самого священника чрево колышется под рясой, будто квашня хорошо взошедшая, и бас мощный настолько, что стёкла в церкви дребезжат, когда он восклицает на Литургии: «Святая святым!»
И такая у меня обида в сердце зародилась! Я-то знал, как папенька трудолюбив и смиренен, как готов последнее отдать странникам и нищим, а священник наш, отец Андрей, без красненькой шагу не ступал. Хочешь креститься – синенькая, венчаться – червонец, ну, а если отпевание – весь четвертной слупит с крестьянина, последнюю рубаху снимет!
Не давая брату погрузиться в грустные воспоминания, вступал отец Пётр:
– Блаженные то были дни! Вокруг – раздолье. Бежишь по лугу, раскинув руки навстречу ветру, и чудится – ещё мгновенье и взлетишь над землёй! Домой приходили только к вечеру, наскоро ужинали с родителями и залазили на лежанку спать.
Отхлебнув из простой глиняной кружки слабенького – крепкий