– Приезжай через год, – сказал Мастер Биту. – Я вижу, ты приедешь. Это хорошо.
Она вернулась в Москву дождливым осенним вечером в странно приподнятом состоянии духа. Не то чтобы хотелось улыбаться и скакать, но хотелось действовать. Физически и созидательно. Хотелось взять лопату и вскопать огород, или пробежать марафон, или посадить дерево. Ей казалось, что, если бы ей прямо сейчас предложили своими руками построить дом, она бы, не задумываясь, пошла таскать бревна. Мысль о том, чтобы вернуться в понедельник в офис, где сальный взгляд начальника будет провожать каждое ее движение, а коллеги перешептываться за спиной, не вызывала ничего, кроме отвращения.
Но было и еще что-то, тугим обручем обхватившее грудь, становившееся тяжелее с каждым шагом. Она вошла в квартиру, поставила чемодан у двери, постояла в тишине, не зажигая света. Стянула с ног кроссовки и босиком прошла в гостиную. За окном ранние сумерки без борьбы отступили под натиском дождя, и комната была укутана в темноту, настолько полную, насколько только бывает темнота большого города. Света хватало, чтобы различать очертания предметов и мебели, но цвета уже растворились в оттенках серого.
Она неслышно подошла к полке над телевизором, где на самом видном месте лицом вниз лежала рамка с фотографией. Она лежала так последние три года. Тамара бездумно приподнимала ее, протирая пыль, и никогда не разворачивала.
Ее рука опустилась на тыльную сторону рамки, пальцы ощутили шершавую поверхность подставки. Вдох. Выдох. Пальцы сомкнулись, и она подняла рамку, поставив ее ровно. Ее взгляд мгновенно скользнул по фото без всякого ее участия.
Паша смотрел в камеру, а она смотрела на Пашу. Обе Тамары – и та, что на фото, и та, что смотрела на счастливую пару, пойманную в моменте, – смотрели на Пашу, как будто в мире не существовало больше ничего, как будто вся вселенная была стянута вдруг в одно человеческое существо. В комнате было темно, но на фотографии совсем не сложно увидеть румянец на Пашиных щеках, выцветший зеленый цвет его рубашки, красные, как вишни, губы. У Паши всегда были такие удивительно красные губы, товарищи дразнили, мол, стащил у жены помаду. Паша только смеялся. Он вообще много смеялся, вот как сейчас, глядя прямо в камеру.
Обруч вокруг груди вдруг сжался невероятно туго, дыхание перехватило, и несколько бесконечных моментов Тамара едва не запаниковала, ей показалось, что она больше никогда в жизни не сможет вдохнуть. А потом все вдруг закончилось, воздух хлынул в легкие оглушающей волной, и невидимый стальной удав, пытавшийся