Дагиды. Томас Оуэн

через застекленную дверь, верхний перекрест коей украшал цветной витраж.

      – При жизни моей бедной жены все, разумеется, выглядело иначе. Безделушки, цветы, радость женского присутствия, понимаете? Ах! Теперь комната слишком пуста, слишком велика для меня одного.

      Он деловито нагнулся, потрогал пол и адресовался ко мне совершенно умиленный:

      – Линолеум, обратите особое внимание. Большое удобство при уборке. Ах, смотрите, вот и мой брат.

      Он в два прыжка оказался у камина белого мрамора, схватил фотографию в рамке, сунул мне в руки и затараторил:

      – Обратите внимание, прекрасный офицер. Кавалерист. Он, бывало, говорил, что не променяет стек даже на империю.

      Владелец виллы доверительно сжал мой локоть:

      – А припоминаете, ведь Франция из-за стека исчезла как империя!

      – Исчезла как что?

      – Ну как империя.

      В его резком хохоте зазвенела визгливая рулада. Он поставил фотографию точно на место, повернулся и поднял бровь:

      –Я немного смешлив, не так ли? Много путешествовал, знаете ли. Много повидал, много пережил, а это рождает известный скептицизм, не так ли? Хочу вам сказать по секрету, что после кончины моей жены эта особенность характера начала превалировать.

      Он столь же лихо допрыгнул до застекленной двери и увлек меня на террасу.

      – Ну, что скажете? Вид потрясающий! И как подстрижен газон! Я чуть-чуть тщеславен, не так ли? Люблю содержать сад, как если бы жизнь бурлила, понимаете?

      В этот момент загремели колеса. Поезд остановился. Вокзал был так близко, что пассажиры, стоя у окон, видели нас превосходно. Будь у нас длинная палка, мы бы до них дотянулись.

      – Много поездов проходит? – поинтересовался я.

      – Пустяки, два или три.