– Доброго дня тебе и твоим, Джон! С чем пожаловал, лэрд Гилноки?
– Покамест с миром, Патрик Болтон, – лениво улыбнулся матерый налетчик, и с него мигом слетело все величие, поскольку улыбка его, прямой результат трудного ремесла, была изрядно щербата. – Приехал вот поглядеть на вашего лэрда.
Это было скверное начало, очень скверное.
– Это и ваш лэрд, Джонни Армстронг. Это лэрд Долины.
– Это бабушка надвое сказала, Болтон, уж извини ты меня, старина. В Долине не станешь лэрдом по рождению, тебе это не хуже моего известно.
– Следи за языком, Джон, – предупредил Болтон, – за эти слова ты можешь поплатиться прямо сейчас. Хермитейдж уже стал могилой для одного Мангертона.
– Но ты-то – не Сулис! – захохотал Джон. – Да и я не стану ждать, пока меня утопят в Хермитейдж-уотер! А кроме того, объявлено ведь перемирие по случаю присяги, разве нет?
– Вот и веди себя на перемирии соответственно. Негоже оскорблять хозяина дома.
– И не думал, – возразил с усмешкой налетчик, – разве что правда в кои-то веки стала для тебя оскорбительной, Патрик Болтон. Покамест, повторяю, я пришел с миром, а там поглядим. Я погляжу на вашего лэрда, поглядит Мангертон, и мы подумаем…
– Ты говоришь за себя или за род, Джон Армстронг?
– Я говорю за Мангертон и Гилноки, а что думают в Спорных землях, того моему лэрду неведомо.
Чистой воды вранье. Лорд Мангертон прикармливал «конченых» Армстронгов – братьев Джона и Вилла – отличавшихся совершенным бесстрашием и редкой жестокостью, обращенными, причем, зачастую против своих, шотландцев, когда идти на промысел к сассенахам было опасно или невыгодно. Потому-то эти отщепенцы и чувствовали себя в полной безнаказанности.
Болтон и Гилноки обменялись долгим взглядом, и многое было в нем: и старинное знакомство, и не менее старинная неприязнь, и обоюдное уважение к сильному противнику… затем Болтон кивнул и вернулся к племяннику – пора было приносить присягу.
Это было странное чувство – почти как то, что Патрик испытал в своем первом бою, в тупике на Коугейте – момент глубокой подлинности, словно долгая череда лет, усилий, учения, складывась, сковываясь в одну цепочку, вела его именно к этому часу, сюда, в сердце самой кровавой долины Шотландии. Он был рожден для того, чтобы быть здесь – и он здесь. Руки Патрика Хепберна Болтона, тридцатишестилетнего мастера Хейлса, следующего за ним в роду, легли в его ладони, и коленопреклоненный дядя начал говорить громко, медленно и отчетливо, склонив косматую, черную с проседью голову:
– Я, Патрик, мастер Хейлс, лорд Болтон, приношу тебе, Патрик, граф Босуэлл, лэрд Лиддесдейл, во всякий день и час моей жизни свою верность и свой меч, буде приспеет у тебя в нем нужда, и прошу у тебя милости в моей службе, и приму от тебя казнь в моей измене. Во имя Отца,