При этом он то и дело озабоченно оглядывался и тер подбородок, будто проверял, не наросла ли щетина. И его лысина, маячившая передо мной эдаким расфокусированным пятном, прыгала то вверх, то вниз, то на какое-то время в раздумье склонялась набок.
Я слушал его весьма рассеянно, кайфуя всего лишь от куска хлеба с вареньем, механически вычитывая про себя очередное мудреное название на одной из стоящих штабелями книг, изредка поддакивая или неуверенно хмыкая.
Все это я слышал уже десятки раз, а о чем-то другом он, видно, опасался со мной говорить, щадя мой скудный интеллект и, видимо, не желая разочаровываться.
Тяжелые шторы были решительно сдвинуты в стороны, и солнце щедро светило теперь прямо в центр комнаты, ярко высвечивая центральный высоченный шкаф, плотно забитый энциклопедиями.
Там была и Большая советская энциклопедия в двух изданиях, и Брокгауз и Ефрон, конечно, потом Британская энциклопедия и какие-то еще тома на языках, которых я не знал.
Тем временем в прихожей снова хлопнула входная дверь, и квартира тут же наполнилась неразборчивым и постоянным гудением. Различались только высокие и бубнящие низкие тона. Никак чета Сафроновых вернулась с работы.
Ну конечно они, кому еще быть, как не им. Вот это – тонкий писк Ольги Поликарповны, а ниже – невнятное бормотание Владлена Эдуардовича.
Они словно бы не умолкали ни на минуту. И, не повышая голос совершенно, умудрялись создавать вокруг себя этот всепроникающий несносный галдеж.
Дядя Коля тут же досадливо поморщился. Он не любил чету Сафроновых. Я, впрочем, тоже не особо их жаловал. Так, здоровался и прощался, всеми силами сохраняя дистанцию.
Но я был еще молодым и достаточно энергичным человеком. Я мог при случае и отбиться от несносной четы и сказать что-нибудь эдакое. Мог моментально увернуться, в конце концов.
А вот дядя Коля не мог. И потому он тут же неизменно ретировался при первых же признаках их возможного появления. Никого дядя Коля более так не опасался в этой квартире, как Сафроновых.
Те приехали откуда-то из глубинки. Уже изрядно давно. Но свои провинциальные, сельские привычки и чрезмерно громкий голос они за это время не растеряли ни капли.
Бесцеремонность, с которой они то и дело лезли не в свое дело, была настолько естественной и агрессивной, что моментально выбивала из колеи кого угодно. Оставалось только стоять потом и диву даваться, что они тут наговорили да понаделали. Причем прямо перед твоим носом. Все же наглость – второе счастье.
Часы дяди Коли, висевшие прямо над столиком, показывали самое начало седьмого. Наступил самый что ни на есть вечер. Пора бы и честь знать.
Я неуклюже распрощался и тут же вернулся к себе, стараясь незаметно проскочить в комнату,