Ладно-ладно! Всё! Вот теперь у них получается, и сна уже не будет. Но… Да! Похоже, не только из-за настырных солнечных лучиков, но ещё и потому, что…
А вот, понятно – опять со мною это…
Какой уж тут сон, теперь снова надо разбираться, где я и кто. С опаской от неизвестности, но со смирением от неотвратимости открываю чуть ослеплённые глаза и через красные щёлочки пытаюсь осмотреться. В келье уже совсем светло. Ну конечно! Ведь весна отошла уж. На дворе красный месяц июнь – зачинатель лета. Месяц цветов, птенцов и светлых ночей.
Ладно, а день какой сегодня? Ах да! – праздник Рождества Предтечи и Крестителя Господня.
Через русскую готику обоих окон, сквозь стеклянные, не слюдяные, пластины (как богато!) в келью врывается всё более мощный поток именно того самого солнечного света, который ослепил и окончательно пробудил меня.
Келья, понятно, монастырская, но большая, почти квадратная и богато убранная. В углу, почти напротив застеклённых окон-бойниц и слева от входа за массивной дубовой резной дверью большая печь. Она облицована изразцами с яркими экзотическими растениями, животными и птицами и переходит, похоже, частью своего огромного согревающего тела в соседнюю комнату, а топится монастырским истопником вообще из подвального помещения.
Под окнами стоит резная французская горка-секретер с выдвинутой столешницей-поверхностью для письма. На её тёмно-зелёном фетре выделяется венецианский серебряный резной изящный гарнитур для письма и серебряный же, но другой работы, подсвечник о семи потушенных с вечера свечах.
В чернильнице торчит оставленное с вчера перо, а ещё с десяток таких же ждут своего часа в серебряном гарнитурном стаканчике.
Меж яркого, но не главного тут гарнитура посередине столешницы смысловой доминантой располагается нетолстая стопка аккуратно разрезанных листков плотной бумаги. Всё это ещё с третьего дня заботливо заготовлено Иринкой, моей служанкой-послушницей. Господи, откуда я это знаю?..
Эта стопка бумаг притягивает мой взгляд и призывно манит к себе целиком. Чувствую, что притягивает, но и пугает неизвестностью. За прошедшие дни на верхнем листке образовались только задумчиво выведенные моим округлым почерком сиротливые слова «Книга глаголемая. Жизнеописание…».
Что означают они и в чём заключена магия пустых листов на столе, не понимаю, но разберёмся, а пока осматриваюсь дальше.
Слева от кровати, на которой я лежу, – небольшой ночной столик, на нём – подсвечник с задутой перед сном свечой и Евангелие в дорогом кожаном, тиснённом золотом переплёте с шёлковой тесёмной закладкой меж страниц. Там слова от Матфея: «Истинно также говорю вам, что если двое из вас согласятся на земле просить о всяком деле, то, чего бы ни попросили, будет им от Отца Моего Небесного, ибо, где двое или трое собраны во имя Моё, там Я посреди них».
Ещё на столике – маленький серебряный колокольчик,