друг за другом, так сказать «нагоняя друг друга» (см.: Горнунг Б. В. 1963, с. 41). Мы можем предположить, исходя из данных археологии, антропологии и других смежных наук, что субстратное население севера Восточной Европы до начала подвижек сюда в первой половине I тыс. н.э. славян было в значительной степени (если не в подавляющем большинстве) индоевропейским, родственным по языку и культуре тем, кто шел в эти края из земель новгородской и понизовой Руси. Сохранение на Русском Севере в конце XIX – начале XX в.в. элементов народной культуры, зачастую архаичнее не только древнегреческих но и зафиксированных в «Ведах», вероятно, можно объяснить тем, что население этих мест было в значительной мере потомками древнего населения, сложившегося здесь ещё в результате подвижек до бронзового века, т.е. в то время, когда, возможно, складывались многие социальные структуры, мифологические схемы и те орнаментальные схемы, которые были общими для обширного славянско-индоиранского региона и сохранились в реликтовом виде вплоть до наших дней. Многие орнамента, являющиеся составляющими сложных геометрических композиций северорусского браного ткачества, вышивки и кружева, с одной стороны, и среднеазиатских, иранских, северо-индийских орнаментальных комплексов – с другой, имеют свои истоки в орнаментике таких верхнепалеолитических культур Восточной Европы как костёнковская (ряды косых крестов) и мезинская (ромбо-меандровый узор). Эти орнаменты, не имеющие прямых аналогий в палеолитическом искусстве Европы, послужили В. А. Городцову в предложенном им членении европейских верхнепалеолитических культур мадленского времени (20 – 25 тыс. лет до н.э.) на три отдельные области – западноевропейскую, среднеевропейскую и восточноевропейскую (по характеру памятников искусства) – основой для выделения последней (восточноевропейской) области. Сложные свастическо-меандровые орнаменты, продолжающие бытовать на различных изделиях периода неолита и энеолита на территории Восточной Европы, в частности на памятниках тисской и трипольской культур, появляются в остальных частях Старого света только в эпоху бронзы, являясь своеобразных указателем путей подвижек восточноевропейского индоевропейского населения на новые территории обитания. Б. А. Рыбаков, исследуя пути развития древнего ромбо-меандрового орнамента в неолите, отметил устойчивость этого сложного и трудновыполнимого узора, его несомненную связь с ритуальной сферой, назвав его связующим «звеном между палеолитом, где он появился впервые и современной этнографией, дающей неисчислимое количество примеров такого узора в тканях, выпивке и плетении» (см.: Язычество древних славян. М, 1981, с. 158). Ромбо-меандровые и свастические орнаменты постоянно встречаются на культовых сосудах Триполья и наследующих ей праславянской тщинецко-комаровской и абашевской, срубкой и андроновской культур, которые ряд исследователей связывает с индоиранцами. Особое разнообразие
