***
Этот Ход мой, суровой Веры,
по великой и бедной стране.
Это Ход мой, сквозь ущелья и шхеры,
по отмели, по дну и на дне.
Что со мной приключится?
Сегодня ли, завтра – завяжи котому – лишь путь:
В глаза реки заглянуть, в колени земли башку уткнуть.
Все говорят, что ты сегодня – новье, ты, моя земля.
То жнивье, то былье, то белье улетает, метелью пыля.
А я все иду, вечная Вера, меня не подстрелишь
из-за угла,
Я в застольное царство людей
рыжей приблудной собакой вошла.
Грохот поезда! Бритвой времени пользуйся,
а меня, бритый вор, не тронь:
Я сама себя раскрошу, направо-налево раздам, жадный хлебный огонь,
И угли мои, головни мои уже, сгибаясь, плача, едят из дрожащих рук;
А толпа пляшет, пьяна от песен горячих, и так близок Полярный Круг.
Я иду по стране,
поджарая, тощая Вера, по худой песчаной земле.
Я иду в огне, по воде, где тучи полощутся,
то трезва как стеклышко, то навеселе.
Я все помню, я твержу сожженные буквы,
хлеб старухам дарю,
я традицию свято чту,
Я небесных прощальных ангелов четко зрю
сквозь кровавую линзу, за висельную версту.
Я иду, просто баба. А баба, ребята, се не человек!
Баба, это же просто курица-ряба,
слеза из-под мужицких век,
Я иду уж не меж людей, а над миром, над городом, над толпою, над
Жгучей памятью, над самой собою, над звездами,
что виноградом висят,
Красной – с виселиц! – винной ягодой!
над пургой, заметающей храм,
где стреляли – во злобе и ярости – в грудь —
так скоро забытым Царям!..
над железной повозкой, с красным крестом трясущейся то вперед, а чаще – назад,
да над Приснодевою, сущею
Богородицей – в смарагдах зрячих оклад…
Над зимней