– Дашенька! Слышь, голуба!
– Слышу, слышу!
– Уважь! Поднеси-ка из погреба бражки или медовухи! – распорядился Василий.
– Поднесу! – одарив мужа нежной улыбкой, Дарья проворно вышла.
– Теперя сказывай, – позволил Василий.
– Тута… ето… такое дело, – начал скомкано Иван и вдруг растерялся, боязливо взглянув на брата. – Вот что. Сказывал писарчук, он от дьяка… выведал…
Василий напрягся, в сердечке тревожно затинькало, навевая, что с не добрыми вестями прибыл брат.
– Не тяни! – жестко рубанул Василий. – Баешь, касаемо тетушки Лукерьи? Что за толки!?
– Касаемо. А больше всего нас с тобой! Тетка Лукерья собралась отписать земли в монастырь, – выпалил Иван.
Опешив, Василий Васильевич подскочил. Резко ухватив Ивана за плечи, тряхнул.
– Чаго баешь?! – всполошившись, воскликнул он. – Се брехня!
Иван раздраженно оторвал от себя цепкие руки брата и обреченно плюхнулся на лавку.
– Не брехня! Ужо кликала монахов да велела дьяку готовить бумаги, – горестно проронил Иван, тяжело вздохнув. Он пересел на лавку ближе к печи и бросил несколько поленьев.
Прищурившись, Иван Васильевич уставился в яркое зево печки. Огонь, торопливо мечась по дровишкам, жгучими языками пламени безжалостно обращал поленья в угли и пепел. Взгрустнулось. Так и затеянная Лукерьей суета, вдруг воспалившись, готова были поглотить их надежды на добро рода Шуйских.
– Эх-ма, как же палит нутро…
Во всю обожженная душа распахнулась, оголив неприкаянность и обугленность. Уже казавшееся своим, добро вновь объялось пламенем и вот, вот возмется огнем, уплывая в чужие руки. А братьям Шуйским оставалось только наблюдать, как вываливается из воза принадлежавшее их роду богатство, продолжая растекаться по чужим сундукам. А их судьбинушка: волочить дни горемыками на сумрачном тракте с убого-протянутой рукой.
– Неужель оставит нас… в сермяге?! – выплеснул Василий, потеряно взглянув на брата.
– Выходе, так, – горестно согласился Иван.
– Тьфу! Вражина, а не тетка! – взревел Василий. – Карает… карает племянников!
Вошла Дарья Алексеевна с глиняным кувшином и кружками. Поставила на стол. Сама занялась сбором одежды. Василий налил в кружки, протянул Ивану. Тот, прихлебывая, испил. Василий взял свою кружку, да так и застыл в задумчивости: «За какие грехи выпала житуха скудная?!»
Василий Васильевич жадно осушил. Посидел, скучившись. Вновь налил. Выпил. Не ощущая хмеля, еще раз выпил. В голове туманно поплыло, по нутру разлилось тепло. В сердце всколыхнулось жгучее пламя, докатываясь до горла. Запершило. В голове мелькнуло: «Эх-ма! Ни радости! Ни просвета!» Кто-то неумолимый вновь и вновь вырывал из рук давно ожидаемое огромное наследство. Нужно было что-то предпринимать! Но что?
Взглянув на брата, сидевшего на лавке с обреченным видом, Василий понял: брат не помощник в сем деле. И Василий Шуйский решил мчать до тетушки