Ц. Цареубийство, разграбленные ангары, пустые казармы. Блуждание по спиралям, стирающие тот ползунок, которым ты прежде так сладострастно кликал, которым ты легко и беззаботно передвигал по экрану своих переживаний.
– На что намазываешь это масло?
– Не понимаю, о чем ты.
– Все, что говоришь, – отысканное на полках холодильника масло. Ты извлек, открыл, пустил острый нож в его тело, и вот масло на ноже. На что ты его намазываешь? Хлеб, печенье, хлебец? Иначе быстро растает, испарится, шмякнется на стол.
– Хм…
– Раз за разом ты пропускаешь нож в масло. Иногда большой кусок отрежешь, в другой день совсем крохотный, но, куда мажешь, вопросом не задаешься – не впрок масло расходуешь. Вкус его ты не знаешь, но аромат слышишь, вот слюна и течет, а желудок урчит и просит.
– Верно чувствуешь и говоришь.
– Ты не преуспеешь, пока хлеб не испечешь.
– А он разве не испечен? Мне смерть и тебе смерть – смертные мы.
– Мы здесь ни при чем и ни при ком. Смертные, бессмертные – это никак не касается ни масла, ни хлеба. Масло мажется, хлеб печется. Можем и ножом себя вообразить, да и он не мы.
– Что же мы?
– Слово.
– Что это значит?
– А ты загугли.
– «Слово – единица речи, служащая для выражения отдельного понятия».
– Ты и есть единица речи, то есть жизни, служащая для выражения отдельного понятия жизни.
– Предназначение?
– Предназначение – это путь, который можешь пройти, – функция. А ты переменная.
– Переменная?
– Да.
– А если всё не так?
– Точно не так. И это тоже важно понять. Потому что, если хочешь, чтобы было так, то оно должно быть не так.
Глава 2
Страх – еще один повод идти вперед?
Пропасть оказалась гораздо глубже, чем виднелась из мангровых зарослей, по которым я в панике прорывался к спасительной кромке обрыва последние несколько часов своего странного путешествия. Другого выхода не было. Шум ломающихся с треском кустов приближался, искажая мой единственный вариант спастись. Вот она, та кромка обрыва, что я успел заметить сквозь заросли сжимающих меня джунглей. Впервые за жизнь я обнаружил себя перед лицом реальной опасности, когда необходимо спуститься по канату – на глаз почти километр – вниз по обрывистому камню.
«Камю!» Я улыбнулся, неуместно вспомнив, что именно так называла племянница насыпанный возле дома щебень. Она не могла выговорить слово «щебень», поэтому пыталась выговорить слово «камень».
«Камю! Альберт Камю!» – улыбка шаркнула по лицу.
Ведь он полагал единственным средством борьбы с абсурдом признание его данности, а я находился уж в больно абсурдной ситуации. Проделав длительный тяжелый путь, я оказался в ситуации погони, где я был бегущей в панике жертвой. Бессмыслица. В «Мифе о Сизифе» Камю писал,