– Добрий ден. – спокойно, с наглой улыбкой на ломанном русском произнёс первый фриц. Второй, вначале бесцеремонно разглядывал хозяйку дома, её сына, нехитрую мебель и фотографии на стене, а потом, на таком же ломанном русском спросил: – Находитесь ви здесь одни? Или есть кое-кто ещё?
– Мы одни. Только я и сын. – ответила мать, пытаясь закрыть своей спиной Кощея. Тот смотрел на немцев с любопытством и изумлением, спросонья не вполне понимая, что происходит.
Немцы, не спрашивая разрешения, осмотрели весь дом, светя фонариками во все тёмные углы, заглянули в подпол, осмотрели чердак. Всё это время и Кощей и мать сидели молча, стараясь лишний раз не двигаться. Когда, удовлетворённые обыском дома немцы, вышли на улицу, женщина поспешила одеться, бросив сыну в полголоса лишь короткое: – Сиди тихо.
Затем на цыпочках подошла к двери, прислушалась. Осторожно её приоткрыла и выглянула на улицу. Вернулась в дом, снова села на кровать и, обняв Кощея, сказала не то ему, не то себе:
– Смотрят сарай и огород. Сволочи.
Через некоторое время фашисты вернулись. Один из них направил ствол автомата на сжавшихся от страха мать и сына, и коротко бросил:
– Встать! Взять свой вещи. Идти в маленький хаус во дворе жить.
До мальчика и женщины не сразу дошёл смысл слов, сказанных немцем. Но тот повторил уже более грозно, обводя стволом автомата комнату, а затем указывая на дверь:
– Забирайт свой шмотки, и катись в хаус, во дворе. Понималь?
– Пошёль в сарай баба. – добавил второй немец, и толкнул женщину стволом автомата. Кощей, испугавшийся за мать, оттолкнул короткий ствол автомата, вскочил, встав между матерью и фашистом, крикнув здоровенному солдату:
– Не трогай мамку! – и тут же отлетел в дальний угол комнаты, сбитый с ног мощной оплеухой.
Очнулся он уже в сарае, куда перенесла его мать. Пахло куриным помётом и сеном, голова болела, и двигаться совсем не хотелось. Мать была рядом. Кощей попробовал подняться. Голова кружилась, и очень хотелось пить.
– Мам… – позвал он. – Что мы тут делаем?
Мать обернулась на голос, села рядом. Лицо её было серьёзно, а глаза печальны. – Теперь мы будем жить тут. Это пока… – она отвела взгляд, и уже более сурово, как взрослому, сказала:
– Наш дом заняли немцы, сынок.
– Гады. – не громко и спокойно произнёс Кощей, закрыв глаза.
Ему не хотелось, чтобы мама видела, как он плачет. Не хотелось показывать слабость, да и расстраивать её тоже не хотелось. Мальчуган был уверен, что мать,