Пономарева, певица с тайной, исполняла авангард. Да ведь это деревенская вопленица: тот же первобытный хаос, излияние безмерного, гортанный голос пращуров. В авангарде современный человек движется вспять, к своему началу, бес-правильному существованию, торжеству восставшей природы. Отброшены массивы и нормы культуры, стерта память, разорваны условности и выпущено из-под спуда животное естество: больно – кричу, страшно – бегу, горе – бьюсь в конвульсиях, радость – прыгаю.
В «Саломее» опять изумила Стратас. Певица и актриса неправдоподобной силы. Читал музыку по ее лицу: от сладострастной и капризной девчонки до женщины, в которой преступление пробудило раскаянье и разум. Она вступила в поединок плоти и духа, чтобы обольстить еще одного мужчину. А вместо самца явился герой и вырвал юную прелестницу из плена вожделений. У Штрауса и Стратас – высокая драма. Такая же по смыслу концовка – в «Головлевых».
На последнем конкурсе Чайковского пианисты угробили романтиков – Шуберта, Шумана, Шопена. Играли технично, аккуратно, старательно. Боюсь, что эту музыку мы уже не услышим. Чтобы почувствовать себя романтиком, надо забыть о премиях, контрактах, гастролях. Надо быть и не быть, присутствовать и отсутствовать, помнить, что «обыденное – смерть искусства» (Гюго). Для молодых же артистов сущее – синоним истинного.
Отовсюду несется «Ave, Maria», превращенная в шлягер, и многие не подозревают, что у нас есть своя «Мария», прекрасная и возвышенная. Это «Мати Божия» Чеснокова. когда-то пел с «Соловушками», и ее воздушные гармонии навсегда остались в душе. Спору нет, обе гениальны, но я отдаю предпочтение нашей. Шуберт (да и Гуно) прославляет, любуется, восхищается Мадонной, но выражает земное отношение к небесной красоте и совершенству. Его мелодию можно напевать везде и всегда, она не выходит за грани видимого мира. Чесноков прорывается в мир вышний, бесплотный и бесконечный. Он достигает экстаза и вовлекает в экстаз всех страждущих и обременённых. Это благоговейное моление о защите и облегчении, трепетное созерцание, чистый порыв к милосердию и всепрощению. Порыв такой силы, что происходит вознесение.
Читаю священные тексты – не верю, слушаю колокольный финал «Китежа» – верю. Не посягая на место и славу Глинки, Мусоргского, Бородина, я все же уверен: величайшая национальная опера – это «Китеж». Здесь в первый и последний раз русский народ запечатлен в целостном образе: какой он есть и каким видит себя в истории и вечности. Русь живая, в шуме вековых лесов, кипении городской жизни, с «лучшими людьми», нищей братией и бражниками, в непрерывных схватках со «злыми ворогами». И Русь чаемая, омытая слезами и чистой верой, пришедшая в «град невидимый».