Пистолет я забрал с собой. Может, это действительно была ловушка вроде тех, что показывают в кино, но с оружием я чувствовал себя спокойнее. Хорошо бы еще уметь им пользоваться.
Карманы моей кожаной куртки были достаточно глубокими, чтобы в одном из них уместился пистолет, и я засунул его в правый – не как мертвый кусок железа, а как вялую, но еще не до конца уснувшую змею. Мне казалось, что при ходьбе она медленно шевелится у меня в кармане – жирный и скользкий, неторопливо перетекающий сгусток толстых колец.
В поисках Орсона я уже был готов спуститься на первый этаж, но тут вдруг вспомнил, как однажды ночью, выглянув из окна спальни, увидел его на заднем дворе. Пес сидел, задрав нос кверху, будто высматривая что-то в небесах. Состояние, в котором он находился, озадачило меня. Он не выл, тем более что та летняя ночь была безлунной. Он не скулил и даже не повизгивал. Издаваемые им звуки напоминали скорее какое-то странное тревожное мяуканье.
Вот и сейчас я поднял жалюзи на том же окне и увидел его внизу. Пес с озабоченным видом копал яму на залитой лунным светом лужайке. Странно, он всегда был дисциплинированной собакой и не рыл землю в недозволенных местах.
Через несколько секунд Орсон бросил эту яму, отошел чуть правее и яростно принялся копать новую. Он трудился как одержимый.
«Что с тобой случилось, парень?» – подумал я, а собака внизу копала, копала, копала…
Я спускался по ступеням, тяжелый «глок» в кармане бил меня по бедру, а мне вспоминалась та ночь, когда я вышел во двор и присел рядом с мяукавшим псом…
Его плач напоминал шипение, с каким стеклодув выдувает над огнем вазу. Настолько тихое, что не могло побеспокоить соседей, оно звучало такой безысходностью, что я был потрясен. Это отчаяние было чернее любого самого черного стекла и более странное, чем самое диковинное творение, которое способен создать стеклодув.
Пес не был ранен и выглядел вполне здоровым. Разве что звезды на ночном небе наполнили его душу такой неизбывной тоской. Но, судя по тому, что написано в учебниках, зрение у собак настолько слабое, что они вряд ли способны разглядеть звезды. Да и потом, с какой стати Орсону печалиться при виде звездного неба, которое он наблюдал уже сотни раз? И все же пес сидел, задрав голову вверх, издавал душераздирающие звуки и никак не реагировал на мои попытки успокоить его.
Я положил руку на голову Орсона, провел ладонью по спине и почувствовал, как по его телу пробежала дрожь. Он вскочил на ноги, отпрыгнул в сторону и оглянулся. Я был готов поклясться, что в тот момент он ненавидит меня. Орсон оставался моим псом, по-прежнему любил меня и не мог не любить, но в то же время ненавидел меня всей душой. Той теплой июльской ночью я почти физически ощущал исходивший от него поток ненависти. Не переставая жалобно мяукать, он бегал по двору, то оборачиваясь на меня, то задирая голову к небу, напряженный, дрожащий и слабый.
Когда