Это была очень ценная вещь; за пятнадцать лет муж позволил мне надеть их один-единственный раз – на свадьбу его брата, но даже тогда решение далось ему с превеликим трудом. Он относился к серьгам так ревностно не потому, что опасался, что я их потеряю или их украдут, и не потому, что был жаден. Я думаю, он боялся, увидев на мне это украшение, утратить некие свои детские или подростковые фантазии и воспоминания.
И я решила раз и навсегда дать ему понять, что я и есть воплощение его фантазий. Я взглянула на себя в зеркало: несмотря на синяки под глазами и желтоватый цвет лица – тут даже тональный крем оказался бессилен, – я все еще была красива, точнее сказать, очень хотела быть красивой любой ценой. Мне недоставало лишь уверенности. Моя кожа не потеряла упругости. Я не выглядела на свои тридцать восемь. Если я сумею скрыть от себя самой, что из меня высосали все соки, подобно тому как на операционном столе из человека откачивают кровь, слюну и слизь, возможно, мне удастся обмануть и Марио.
Внезапно у меня резко испортилось самочувствие. Веки отяжелели, поясница заныла, к глазам подступили слезы. Заглянув в трусы, я увидела на них пятна крови. Я так громко выругалась на своем родном диалекте, что испугалась, как бы меня не услышали дети. Я снова приняла душ и переоделась. Наконец в дверь позвонили.
Это меня взбесило: хозяин повел себя как чужак, решил не пользоваться своими ключами – вероятно, хотел подчеркнуть, что явился сюда как гость. Первым, радостно лая и свесив набок язык, к входной двери огромными прыжками кинулся Отто. За ним поспешал Джанни; он открыл дверь и застыл на пороге. За спиной брата, хихикая и блестя глазами, пряталась Илария. Я же осталась стоять в коридоре, неподалеку от кухни.
Марио вошел, нагруженный пакетами. Я не видела его ровно тридцать четыре дня. Он казался помолодевшим, ухоженным, даже отдохнувшим. У меня так сильно свело желудок, что я едва не потеряла сознание. Ничто в его облике не говорило о том, что ему нас не хватает. В то время как я несла на себе – я это поняла по его испуганному взгляду – все тяготы расставания, он не мог скрыть своего довольства жизнью, а быть может, и счастья.
– Дети, оставьте папу в покое, – сказала я притворно веселым голосом, когда Джанни и Илария, распаковав подарки, принялись вешаться ему на шею, целовать его и соперничать друг с другом за отцовское внимание. Но меня никто не послушался. Раздраженная, я стояла в углу, пока Илария примеряла платье, подаренное Марио, а Джанни играл в коридоре с радиоуправляемой машинкой, за которой с лаем носился Отто. Постепенно я дошла до той точки кипения, когда бурлящая вода выливается на конфорку из огромной кастрюли. Я терпеливо ждала, пока дочка красочно расписывала свою шишку и мои прегрешения – а Марио целовал ее в лоб и уверял, что это пустяки; пока Джанни во всех подробностях рассказывал о сложностях с учебой и громко зачитывал свою работу, забракованную учительницей, – а отец нахваливал его и успокаивал. Настоящая семейная идиллия! Наконец мое терпение лопнуло, я силком затолкала ребят в детскую и захлопнула за ними дверь, пригрозив,