– Там подружка твоя кино собралась снимать про меня, хм, документальное!
– Откуда инфа? Я не в курсах! – Воха подался вперед.
– Канарейка на хвосте принесла. Так вот, убеди мадам Островую, что я не киногеничный!
Воха кивнул. Пока он раздумывал, подать ли руку на прощание или дождаться пока это сделает хозяин, Вальтер взял чайник и снова принялся разливать чай. Воха обрадовался поводу красиво завершить беседу.
– У Боба, кстати, такой же чайник есть и написано тоже что-то по-китайски.
– Это стихи, капитан. Про чай, заваренный на талой воде. Раритет. Династия Цянь. Вещь бесценная. Таких в мире пару штук.
Воха с видом знатока поцокал языком. «Похоже, Вальтер ценит Боба не меньше него самого. Иначе бы раритетную вещь не дарил». И вдруг его осенило! «А что если это Борька подарил Вальтеру чайник, а не наоборот? За то, что тот спас ему жизнь, выходив после ранения во время той истории с гадалкой. А потом во второй раз, когда Добрынин держал Боба на прицеле, а он, Воха, едва не опоздал. Да, господин Мамедов! Похоже, что в этой тройной защите, про которую говорил Новак, третий как раз вы! Только вот зачем вам это надо?»
Воха руки так и не подал. Губа вырос за его спиной, давая понять, что аудиенция закончена!
Вчерашний снег уже успел подтаять, лишь кое-где на клумбах виднелись его бело-грязные островки с обледенелой коркой по острым краям. На черных проталинах взгляду открывались залежи окурков, скопившихся под снегом за зиму. Вороны, перепрыгивая с места на место, высматривали что-то съестное и, сталкиваясь друг с другом, пугали мерзкими криками утреннюю тишину.
Захаревич медленно перешагивал через лужи на дорожке сквера. Первым делом он увидел шпица, который был сначала Вохиной собакой, затем перекочевал к Шульге, а пару недель даже жил у самого Захаревича. Бо-бо весело гонял по скверу, ловил улыбающейся пастью крупные снежинки и сосредоточенно метил кусты. Вот кому капризы погоды были нипочем!
Следом показался Шульга. В робе и берете. Он щурился без очков, по силуэту силясь узнать коллегу. Мужчины молча пожали друг другу руки.
– Да, Захар, слушаю.
– Выводы экспертизы по Татарскому, в целом, подтверждаются. Подкопаться не к чему.
– Да, я знаю, после тебя трудно найти что-то новое. Почерк его?
– Рука дрожит. Но Татарский точно писал сам. А тремор – не удивительно: сколько по дочери скорбел. В смысле – квасил беспробудно.
Боб задумался и вздрогнул, когда прямо из-под его ног шумно взлетела ворона.
– Он мог обвинить Калганова в своей смерти под этим делом, – Борис выразительно щелкнул себя по горлу.
Захаревич покачал головой.
– Я тоже об этом подумал. Но, как назло, Татарский был трезв не менее двух суток. Как говорится, в здравом уме и трезвой памяти.
– И все-таки, Захар, ты пришел. Значит, что-то не срастается?
Захаревич шумно высморкался в большой старомодный платок и плотнее закутал шею клетчатым шарфом.
– Маленькая деталь, Боря. Подробно