Она обдумала его последние слова и нашла лазейку для уговоров.
– Но ведь тогда вы все ничем не рискуете! – сказала Пат. – Смотри, землянин получит от тебя только то, что сможет воспринять. Ты ничего не нарушишь! Зачем умирать, жертвовать собой, если…
– Нет, Патрисия, Дар не бывает неполным или ущербным. Тот, с кем я поделюсь по своей воле, получит все целиком. Можно дать ребенку игрушечный куори, но нельзя посадить дитя управлять настоящим. Из всего механизма он воспримет только детали, но обладать будет отнюдь не игрушкой. Возможности его увеличатся. Он сможет задавить другого разумного. Сможет врезаться в дом. Сможет мчаться быстрее ветра. Но не сможет никуда добраться, да и не знает, куда и зачем летит. Что вы тогда натворите, одним Силам известно. Тот землянин с порчеными цветами говорил, что мы жадные. Однако мы никогда не храним то, что можно отдать. Передать же более, чем вместят ваши руки, означает принести вам и всем разумным… – он задумался в поисках выражения и нашел какое-то совсем корявое:
– Не-благо.
Удивительно… Пат смотрела на него в потрясении – откуда этот нравственный закон, заставляющий умирать, но не совершать «не-благо»? Вот же она, загадка илинита! А земляне… земляне ничегошеньки в них до сих пор не поняли.
– Если индиго – высший цвет, как ты говоришь, почему я ничего этого не знаю и не могу понять до конца? – Пат потерла обе щеки. – Может, я не индиго?
– Цвет ствола не изменится от высоты дерева и количества листьев на нем, – странно ответил Стар. – Ты – индиго.
– А ты… значит, все, что ты знаешь, кроме того, что тебе объяснила мама, ты понял сам?
– Мне кажется, я знаю голос отца, ведь наша связь не могла прерваться… – сказал парень, и добавил тревожно:
– Если только я не думал в несвойственном жизни направлении. Слышу ли я отца или только себя?
– На Земле многие думают в несвойственном жизни направлении, – проговорила Патрисия, восхитившись речевым оборотом.
Сегодня, всего за несколько часов, она пусть и немного, но приблизилась к разгадке илинита… того самого «нечто» в их языке. Приблизилась… и осталась от нее далека.
Стар повернулся на другой бок – сейчас он лежал лицом к ней, но глаз не открыл. Она оторвалась от книжки, выжидая, не скажет ли он что-нибудь вслух.
– Синее в тебе очень яркое, – неожиданно произнес мысленно Стар. – Очень… И зеленый тоже… красивый.
Ей показалось, что интонации у него были в этот момент смущенными, как у обычного подростка, впервые делающего комплимент женщине.
– Спасибо… – она крепче ухватилась за книжку, стараясь сохранить непроницаемое лицо, но улыбка все равно тронула кончики губ.
– Кстати, почему я тебя слышу? – спросила она, чтобы прервать неловкую паузу. – Я никогда раньше не говорила так… «прямо».
Она