Где нет ответа на «помилуй»,
Где каждый день зовет меня.
Петербург. Далекое прошлое…
Холод всегда присутствовал в ее жизни. Он имел разный цвет, запах, вкус и даже разные лица. Он то проникал в дыры износившихся ботинок, то пробирался под тонкую изношенную кофту, то сжимал тощую шею, то смеялся в лицо, демонстрируя кривые желтые зубы. Соня привыкла к нему. Ее ничуть не беспокоили постоянно шмыгающий нос и дрожащие руки с красной потрескавшейся кожей и ломкими ногтями.
«Чем хуже ты выглядишь, тем лучше, – любил говорить Прохор, едко усмехаясь и щурясь. – Толстосумы охотнее расстаются со своими деньжатами, когда видят перед собой костлявого и жалкого сопляка или соплячку. Так что радуйся, что осталась без каши».
Мать бросила Соню три месяца назад на вокзале. Колючий ветер дул в спину, и волосы все время закрывали лицо, фразы улетали, и никак не получалось их ухватить. «Ты мне надоела… надо было сразу отдать тебя в какой-нибудь приют… и не нужно на меня так смотреть, я еще молода, а ты вечно путаешься под ногами… чтоб я тебя больше не видела, сама разберешься…» Соня хорошо запомнила нетвердую, пьяную походку матери и резкий прощальный взмах рукой, будто кто-то дернул ее за локоть. Потом пришел поезд, встречающие и провожающие засуетились на перроне, и первый, пока еще осторожный, укол страха заставил вздрогнуть: «Что будет со мной?..»
Много лет Соня скиталась с матерью от деревни к деревне, от постоялого двора к постоялому двору, но потом они добрались до Петербурга, и в душе вспыхнуло: «Вот она – сказка!» Большой, величественный город с торопливыми экипажами и неспешными прохожими, с высоченными домами и пестрыми лавками, с ароматами сдобы, витающими возле булошных, и веселыми торговцами на рынках. Но оказалось, что жидкий кисловатый суп, купленный за гроши в мрачном трактире неподалеку от кирпичных бань, имеет точно такой же вкус, как и похлебка, отданная из милости в небольшой деревеньке на перекрестке дальних дорог. И холод здесь был все тот же, его мало интересовало, кто перед ним: сытый, хорошо одетый граф или жалкая девочка в тонкой изношенной кофте.
Соня никогда не видела своего отца, и, если верить матери, имя его даже не было известно. Какие уж тут бабушки, дедушки и прочие близкие и дальние родственники… Пожалуй, сиротство тоже имеет вкус – продолжительно горький, без каких-либо смягчающих оттенков.
Но, если у тебя есть мать, ты же не сирота?
Соня не смогла бы уверенно ответить на этот вопрос, особенно покидая вокзал в звенящем одиночестве. Дрожащий страх уже поднимался от щиколоток к коленям, заставлял оглядываться, спотыкаться и нервно облизывать резко пересохшие губы. И, как назло, небо Петербурга темнело, обещая скорый дождь и серое безотрадное будущее, наполненное лишениями и скитаниями.
Где они ночевали в последний раз? Как найти дорогу в тот пропахший рыбой и луком мрачный дом с узкими грязными комнатками? И стоит ли искать, разве там предложат еду и бесплатный ночлег?..
Соне и раньше приходилось выпрашивать милостыню, но теперь, похоже, ее место было именно на паперти. Стоять, опустив голову, и просить немного легче, чем бегать по рынку, приставать к прохожим и настойчиво клянчить: «Дайте монетку, дяденька… Пожалуйста, дайте монетку, тетенька…»
– Почему она оставила меня? Разве я так сильно мешала? – тихо произнесла Соня, вытирая рукавом первую слезу, всхлипывая. Но она все же не зарыдала, отчего-то никогда не получалось плакать долго и судорожно, наверное, в душе давным-давно замерз обжигающий нерв, отвечающий за продолжительную жалость к себе. А такой безутешный плач, возможно, дал бы облегчение на некоторое время.
В тринадцать лет тощая миниатюрная Соня выглядела на десять, и, наверное, это было хорошо: маленьким детям охотнее подают милостыню. А чего еще желать, когда голод сжимает желудок и мешает спать?
Соня знала, что похожа на лягушонка, так во всяком случае часто говорила мать. Большие глаза, большой рот, узкие плечи, руки и ноги – веточки… Иначе и не назовешь. «Единственное, чем тебя одарил Господь – это волосы, – усмехалась мать и почти сразу отворачивалась, мгновенно теряя интерес к дочери. – У твоей бабки были такие же». Но Соня не считала, что ей повезло с волосами: густые, вьющиеся, цвета мокрой глины, они постоянно путались и впитывали устойчивые запахи еды на постоялых дворах и в трактирах. Иногда, они так пахли, что их хотелось немедленно отстричь.
На глаза Прохору Соня попалась довольно быстро, дней через пять.
– Ты пойдешь со мной, – грубо сказал он, схватил ее за руку и потащил за собой.
– Но… – выдохнула в ответ Соня и замолчала, потому что слова застряли в горле, а душу охватил нестерпимый ужас. Кто этот человек? И что он с ней сделает? Высокий небритый мужчина с маленькими бегающими глазками, цепким взглядом, редкими длинными волосами, в помятом сальном пальто никак не мог вызвать даже каплю доверия.
– Я – Прохор, и я теперь твой хозяин. Ясно? – произнес он, перешагивая большую лужу. Соне пришлось подскочить и быстрее перебирать ногами, иначе ее рука попросту