Измененный. Мина Узумаки

мантикора замахивается лапой, хватаю за нее протезом и откидываю в сторону, а после пытаюсь подняться. Слышу стук копыт кентавра, еще и первый враг готов съесть на закуску. Как бы мне его жалко не было, но надо выжить, а потому заезжаю животному по морде и, пока один лежит в нокауте, а второй – ищет, рысью бегу дальше.

      Торможу и прячусь за угол, пытаясь перевести дыхание. Ориентируюсь на слух. Кентавр пытается найти, но, в отличие от мантикоры, в темноте ему видеть куда проблематичней, что как раз на руку.

      Как только он уходит, тихо пробираюсь дальше по коридору. Но это были не все жители этого замка. Останавливаюсь, как только слышу шуршание. Из-за того, что глаза привыкли к темноте, вижу, как из одной из комнат выходит наполовину дракон, наполовину собака. Длинный чешуйчатый хвост, большие крылья, но тело собаки.

      За ним из недр комнаты появляется грифон, таща за собой что-то. Как только оно появляется в поле зрения, то понимаю, что это «что-то» напоминает широкий и высокий прозрачный тубус. Приглядевшись, увидела, что там находится, что ни есть, самая настоящая русалка. Девушка, видимо, спала, поэтому практически не двигалась.

      Только троица скрылась из виду, тихо пробираюсь дальше. Как же мне не нравится это здание, хоть убей. Откуда здесь вообще столько химер? Должен быть кто-то, кто создал их. В мыслях промелькнула мысль о Харуни. Все возможно.

      Пока проходила, внимание привлекла большая деревянная дверь с золотыми узорами. Попытавшись открыть ее максимально тихо, вошла в комнату. Света не было, поэтому пришлось пробираться к окну, чтобы открыть занавески. Как только взялась за ткань, поняла насколько здесь много пыли.

      Прикрыв второй рукой нос, резко одергиваю их. Свет проникает в комнату, понемногу, освещая ту. Отряхнувшись от пыли, осматриваю комнату: высокий потолок с плохо различимым барельефом на нем, возле окна большая кровать с занавесками, на которой все уже было покрыто хорошим слоем пыли, люстра из дорого хрусталя, посреди комнаты выцветший со временем ковер. Возле второй стенки расположился открытый орган, с рядом стоящей скрипкой, а с левой стороны находилось какое-то полотно. Взяв ткань, стаскиваю ее вниз, и взору предстает картина в позолоченной рамке, где-то уже даже с плесенью, а на самом произведении искусства изображена семья.

      Увидев ее, застываю в немом шоке. По спине пробегают мурашки, а в жилах стынет кровь. Почему-то стало не по себе от самой картины, да так, что комок в горле застрял. Женщина с аристократическим профилем, будто умелый скульптор ее сделал из гипса, уделяя внимание даже наименьшим деталям, вьющиеся черные волосы, приподнятый подбородок. На ней красовалось длинное платье красного цвета, рукава и декольте которого было сделано из прозрачной ткани. Рядом мужчина с каштановыми волосами, в старинном костюме, на ногах которого находилось дитя. Но почему-то именно в этот момент показалось, что дитя было каким-то неживым.