Все это добро предназначалось для летчиков. Они осваивали реактивные машины, пронзающие небо иглой. Тонкая струя вырывалась из хвоста и тянулась, как нить. Он задирал голову, пытаясь сообразить скорость, но самолет, появившись, очень быстро зарывался в синеву. Как жаль, что застал войну ребенком, думал Максим про себя. Человек, сидящий за штурвалом, находился внутри снаряда, как будто выброшенного в небо из жерла огромной пушки. Он, конечно, и сам превращался в снаряд. Нельзя оставаться прежним, сливаясь с реактивной иглой. Она сжимает мысли и чувства, требует такого же энергичного тела, как колбасное сало, и не менее твердого, чем сама колбаса, которую надо долго жевать, перетирая зубами, перед тем как отправить в желудок.
Люди сравнивались по одежде и пище. Они и были точно тем, что носили и ели. Рабочие ходили в телогрейках, ели хлеб с огурцом и пили водку. Летчики скрипели хромовыми сапогами, им подавали борщ, такой густой и наваристый, что ложка стояла в нем, как мачта на палубе корабля. А в праздники, такие как Первое мая, Седьмое ноября или День авиации, – на каждом столе красовалось шампанское. Офицеры в парадной форме, позванивая орденами, угощали женщин вином и пирожным, шоколад смешивался с запахом духов и губной помады.
Никогда больше он уже не пробовал драгоценной той пищи, потому что не управлял сверхбыстрым самолетом и не плавал на глубинных подводных лодках. А резать металл, водить машины и строить дома – для таких дел очень подходит хлеб с супом из трески, которую варит жена, и жареная картошка с луком. Мать была официанткой, говорили подавальщица, получала триста рублей, которых ни на что не хватало, и подкармливала его малым избытком с офицерского стола, как делали все вокруг.
Второй раз был случайный и короткий, но тоже запомнился. Его отправили в пионерский лагерь. Поездка занимала полтора дня, сначала поездом, дальше пароходом. Бабушка положила ему в мешок половину буханки. Думала, что положила. Уже сидя в вагоне, он не нашел своего хлеба. Красавец «ФД» мчал их не больше часа и проделал почти такой же путь, как вслед за ним пароход. Правда, пароход шлепал по реке. Это была небольшая железная коробка. Он не заметил начала движения, только берег стал медленно удаляться. К вечеру захотелось есть. Он пропустил обед, а теперь и ужин. Ребят было немного, они слонялись по углам, легко заговаривая друг с другом. Максим держался в стороне. Им овладела скованность человека, отрезанного от остальных. Стоит подойти, думал он, и каждый догадается, что у этого мальчика, то есть у него, в голове не дружба, а хлеб.
На палубе стоял одинокий мальчишка его возраста. Он глядел на воду. Что еще можно делать, опираясь на ограждение, но при этом жевал горбушку, пропитанную маслом и натертую чесноком. Максим подошел к нему боком, как краб, вдоль металлического поручня, сделав вид, будто любуется речной далью. Тот, продолжая есть, коротко взглянул на него и отошел к противоположному