– И?
– Бежит.
– А он?
– Бежит за ней.
– А она?
– Кричит как резаная.
– Я и сама слышу, что кричит, не отвлекайся. Чего она делает-то?
– Вызывает лифт.
– Лифт, конечно, застрял между этажами. Старая хохма, могли бы что-нибудь поинтереснее придумать…
– Все, лифт пришел.
– Двери заклинило?
– Открылись.
– И?
– Она уже внутри, но двери не закрываются. Нет, вроде поползли…
– А он?
– Машет тесаком сантиметрах в двадцати от кабины.
– Ну, не идиот ли? Надо было ногу подставить, чтобы кабину заблокировать!..
– Так и сделал…
– Ну, слава богу, дотумкал! Теперь чего?
– Орет и глаза пучит.
– Кто пучит? Он?
– Она.
– Еще бы не пучить, ведь конкретный пипец котенку! Пипец или нет еще?
– Почти… Он уже в кабине, рубит по башке.
– Тесаком?
– Угу.
– А нож почему не задействовал?
– Ножом вроде тоже тыркает… Все. Отмучилась, бедняжка…
– Кровищи много?
– Хватает.
– Фу, мерзость!..
Убедившись, что эпизод подошел к логическому концу, Рахиль Исааковна переводила дух, открывала глаза и углублялась в происходящее на экране – вплоть до очередного момента с нападением, расчлененкой и освежеванием туш. После сеанса начинался разбор полетов: каким образом можно было бы избежать столкновения с маньяком, а столкнувшись – спастись (по законам жанра выходило, что никаким). Так же, в жанровых рамках, серьезно обсуждалась проблема повышения маньяческой производительности труда. В одной упряжке с производительностью рассматривалась и многовариантность подхода к жертве: Рахиль Исааковна кляла недостаточно, по ее мнению, изобретательных хламоделов-создателей.
– Ножи, топоры, бензопилы, струны от карниза… Рутина, блин, муть лодейнопольская! Станция Дно, приехали-слазьте! Никакой фантазии! Никакого полета! А ты как думаешь, пупочка?
– Полностью с тобой согласен, кисонька, – всякий раз отвечал Рыба-Молот, с тоской вспоминая Кошкину. Кошкина подобные мясницкие экзерсисы терпеть не могла, предпочитая им авторское кино. Или «арт-хаус», как она его с придыханием называла. Рыбе хватило пары просмотров, чтобы убедиться: это отнюдь не альтернатива фильмам ужасов, скорее – еще одна их разновидность. Но, во всяком случае, обходилось без зажмуривания и хватания за руки. На арт-хаус Кошкину подсадили две ближайшие подруги – Палкина и Чумаченко. Палкина слыла адепткой европейского независимого кино, а Чумаченко – американского. В этом было их единственное различие, во всем остальном они являлись точной копией друг друга: кошмарные старые девы, разнузданные анархистки, феминистки с уклоном в суфражизм, вегетарианки со стажем, активные борцы за права животных и секс-меньшинств. Больше всего Рыба-Молот боялся, что либеральные шахидки втянут его