Мать да отец, – надзиратели, – развели сушу,
Родили дыру величиной с душу.
А к водам путь упряжка лихая —
Коса да камень, услуги рая.
Волочат воочию к последней влажности.
Господи, сделай меня безымянным.
Я так люблю ее в моей сермяжности.
Глотаю ртом, свожу в промежности,
Комками горла ей вою нежности.
Господи, сделай меня безымянным.
Сгармонь листом из твоей книги
И пусти корабликом мокнущим, рваным
По донным грязям плясать вериги.
26.
Я совсем позаболтанный в этой степи.
На залом ни к чему насовсем неприжатый.
Только кляцает нёбо разверстых стихий
Да волочится хвост по земле мешковатой.
27.
Твои туфельки плачут блеском
И скрипят, как «„скрипач на дне“»,
Попритихший под пепла треском,
Убывающий вслед луне.
28.
Моей Герде
В этом мире знаешь, сколько проталин..
Собираю их, а они тают. —
Ворочаются, звенят сливом
Сквозь кисти рук на весны могилу.
Я пальцы драл о наждак ледяный
И кровью вод затмевался, пьяный.
Рождал косяк рыб тугой боли,
Когда обмяк – плел снега воли.
Проталин милых я нежу ребра —
Ногтями вилы врезаю твердо.
И рою-крою, чтоб твердь проплакать.
Без перебою – а в пальцах слякоть.
А в пальцах слякоть без вод движенья,
Рвань заусенцев и кровь-варенье.
В них сладко вязну, и мерзну тоже,
А ты журчишь под моею кожей.
29.
Я просто так люблю твою улыбку,
Что, как бы ни был день обманный бел,
Пускаю в вязь небес за рыбкой рыбку,
Чтоб разноцветье их сплелось меж наших тел.
30.
Предвечная любовь, последний край
Без берегов, околиц и названий.
Грызи-кусай надломленный свой пай
И собирай осколки состояний.
А сердце верит, что недужным быть
Не может зев зари над дымной сопкой.
И если предвозвещено остыть,
То назови меня, мой Бог, сироткой.
Нам некуда и некого бежать.
Я утонул в Ее протяжном взоре.
Ты можешь болью знаки расставлять,
Но что изменит это в разговоре.
31.
Я знаю только полные слова,
Что мы кидаем градинками смеха,
И в устье уст клонится голова —
За малым вычетом, несносная помеха.
Я вижу наши больные круги
Из радиантов памятного света,
Как будто в каждом рвется «„помоги“»
И исчезает в самости обета.
Я чувствую звенящие огнем,
Кимвалами рассеянной надежды
Несброшенные сумеречным днем
Колышимые белые одежды.
32.
И мы бросали броскиe слова,
И мы рядили рядышком надeжды,
И сны