И Мартин Пименов понял: распускать нюни, ждать ласки и тепла, открывать кому-либо душу, верить в дружбу, а уж тем более в любовь – глупо. Рассчитывать в этой жизни можно только на себя. А потому что больше ты никому не нужен.
И в день своего пятнадцатилетия Мартин до самого вечера проторчал в спортзале, оттачивая новый, очень сложный прием. И загоняя себя до изнеможения, чтобы дома сразу рухнуть в кровать и уснуть, никого не видя и не слыша.
Душ он принимал в раздевалке спортзала.
Еле передвигая ноги от усталости, Мартин подошел к двери квартиры и замер. Это… это было неправильно!
Но праздничный аромат яблок и корицы насмешливо щекотал ноздри – тебя забыли спросить, что правильно, а что нет.
Он лихорадочно зашарил в карманах, ища эти кретинские, вечно куда-то заваливающиеся ключи.
В этот момент дверь распахнулась, и Мартин окончательно утратил связь с реальностью – на пороге стояла ТРЕЗВАЯ, ласково улыбающаяся мама!
– Ну где же ты ходишь, сынок? – смущенно улыбнулась она, вытирая чистеньким фартуком припорошенные мукой руки. – Мы тебя заждались!
Мартин деревянно шагнул через порог, украдкой ущипнув себя за ногу. Мгновенно огрызнувшаяся боль подтвердила – он не спит. Все происходит взаправду.
И эта убранная, свеже пахнувшая чистыми полами квартира – не сон. И праздничный стол в зале, накрытый невесть откуда взявшейся скатертью, – не сон. И мама, протягивающая ему неумело запакованную коробочку, – тоже не сон.
– С днем рождения, Мартин! Я полгода тайком от папки деньги тете Зине относила, чтобы не потратить. Носи на здоровье!
– Это… – побледнел от волнения мальчик. – Это мне?
– Тебе, сынок. Командирские! – гордо улыбнулась Зоя.
Старые, кондовые, вызывавшие недоуменные взгляды окружающих советские «командирские» часы Мартин Пименов носил до сих пор.
А тогда он не смог сдержать слез. Последних слез в своей жизни.
Так и стояли они, обнявшись. Зоя, уткнувшись носом в плечо давно переросшего ее сына, горько плакала:
– Прости меня, сыночка, за все прости! Я ведь все вижу, все понимаю, только водка эта проклятущая со свету меня сживает! А сегодня вот проснулась, посмотрела кругом – и так тошно стало! Папка твой в блевотине лежит, вас никого нету – разбежались кто куда, грязища, вонища! А в углу – не поверишь! – тень какая-то жуткая, черная-пречерная. И холодом от нее веет, аж сердце замирает. Ну, я соседей позвала, и мы папку твоего к его дружкам спровадили. Велела ему больше домой в пьяном виде не приходить, а сама за уборку взялась. Девчонки потом с улицы прибежали, помогли мне, красавицы мои.
Красавицы десяти, одиннадцати и двенадцати лет от роду гордо качнули туго заплетенными светлыми косами. Бритый наголо тринадцатилетний Ленька угрюмо шваркнул носом и нетерпеливо пробубнил:
– Может,