Проехать не удалось – истошный крик рванул в переулке подобно брошенной в толпу осколочной гранате.
– Армяне едут!
Небритые озлобленные хари сунулись к машине, открыли бы двери, если бы отец не заставил всех опустить блокировочные шпеньки.
– Выходи, армян! Разбираться будем!
– Погоди! – кто-то протолкался к двери, растолкав остальных, видимо, один из организаторов. – Ты армян?
– Русский! – грубо ответил отец, добавив матерным: – Не видишь, что ли!
– Армян он!
– Вуруб эз![7]
Грязные, жадные руки сунулись в салон машины к сжавшейся в комок на заднем сиденье шестилетней Лейле, мать с визгом оттолкнула их. Нелюди через разбитые стекла лезли в салон.
– Скажи «фынды»!
– Фынды! – повторил отец. Они говорили в доме по-русски, и поэтому он мог легко выговорить это слово, которое армянин не смог бы произнести.
– Еще раз!
– Фынды!!! – заорал отец.
– Да врет он!
– Харэ, это русский!
– Значит, так, Иван, – организатор коротким тычком под ребра отогнал кого-то, он был трезв как стеклышко, – мы русских не трогаем, мы только армян убиваем. Если увидишь кого из наших – дай три гудка и тихонечко подъезжай. Тогда не тронут тебя. Давай, езжай отсюда, русский.
А рядом, от машины рукой подать, в неверном свете факелов бесы продолжали свой кровавый танец.
Потом скажут, что в городе были Внутренние войска все это время. Да, они были. Но не вмешивались. Непонятно почему.
Тихонько плакали на заднем сиденье: плакала Лейла, всхлипывала мать – и «Москвич» уносил их дальше во тьму. В городе больше не было власти – пустые улицы, затаившиеся в страхе дома. Те, кто мог бежать отсюда, бежать от наступающей на город тьмы, уже сделали это. Они были одними из последних.
Милицейский блокпост они встретили на самой окраине города, он не перекрывал дорогу – просто две машины, гаишная юркая канарейка «Жигули-2102» и солидный угловатый «УАЗ». Несколько милиционеров стояли рядом с машинами, кто-то в милицейской форме, двое – в форме Внутренних войск, они выделялись белыми, хорошо видимыми в темноте касками, похожими на пожарные.