Помаленьку бочка пустела, в толпе началось волнение. Стали друг друга отпихивать, ругаться начали. Я забеспокоился: «Мужики, да всем хватит, вы чего!» – и тут же получил в ухо. Обернулся – передо мной стоял невысокого роста мужичонка, и борода у него была – ежиком, напрасно Кононенко говорил – «так не бывает!» Всяко бывает. Мужичонка на меня злобно глядел и цедил сквозь зубы: «Провокатор! Я тебя, суку…» – и снова норовил дать мне в ухо.
Спас меня участковый. Видимо, его вызвала продавщица. Он подошел сразу ко мне, крепко взял под руку, отвел в сторону.
– Ты пиво купил?
Я кивнул.
– Пошли. Хулиганство оформлять будем.
…В «обезъяннике», куда обычно собирали алкашей и бомжей, я сначала долго не мог прийти в себя от такого поворота собственного сюжета.
А потом стал смеяться. Я понял, что многого в этой жизни еще не знаю. И не только потому, что ничему и никогда не учился – просто потому, что жизнь не вижу, хотя и смотрю на нее.
Я понял, что жизни, как любой науке, надо учиться.
И я стал учиться жизни.
Меч карающий
Конспект одной жизни
1
В детстве он тонул. Да кто не тонул в детстве? В речном затоне формировали плоты, потом их тащили по реке буксиры в неведомую даль. Бревна для плотов – лиственница ли, сосна мачтовая, он не знал – свободно плавали у берега, оцепленные, чтобы не унесло течением. Целое поле. По древесному полю можно было бегать, имея сноровку: мокрые бревна крутились в воде, и надо было успеть перепрыгнуть на другое, прежде чем бревно под тобой повернется мокрым боком. Он не успел и провалился между. Бревно под руками крутилось, удержать его было невозможно, и он тонул. Плавать не умел. Обиднее всего, что все происходило в трех метрах от берега. Напуганные друзья-пацаны бегали у кромки воды и кричали: «Тонет!» Спас его соседкин квартирант. В два прыжка перемахнул расстояние, отделявшее от берега, схватил под мышки, швырнул на траву. Глянул в выпученные глаза – и влепил подзатыльник, от которого он на секунду ослеп.
– По гроб жизни должен будешь мне, пацан! – сказал спаситель и ушел, матерясь.
Благодарность за спасение смешалась с чувством безотчетной неприязни. Выходит, тот его в долг спас. А долг – то, что рано или поздно придется возвращать. По малости лет он, конечно, не мог так думать. Думал потом, когда вспоминал. Бревна еще долго крутились перед глазами, готовясь накрыть его навсегда. И затылок ныл, вспоминая