никто не захотел задавать вопрос. Задать сейчас вопрос, значит, было зачислить себя сочувствующим бандитам. Я специально так сказал, чтобы не было лишних вопросов, и у меня это получилось. Я посмотрел в сторону. Там стоял есаул. Он улыбался, явно ему понравилось, как я вышел из положения, казалось, безвыходного. Шунько тоже понравилось, он, наверное, подумал, что в моем лице нашел помощника для поимки Широкова, ну и ладно, пусть он так и думает. Пройдя рядом с есаулом, я на себе чувствовал взгляды казаков. Все смотрели по-разному. Но многие – с завистью, что у меня есть хоть какая-нибудь надежда для поимки бандитов. В сотне по-всякому относились к ним: кто – хорошо, кто – плохо, но больше было тех, кому было все равно. Хотя все знали, что за поимку бандитов обязательно будет вознаграждение и отпуск домой. Хуже всех смотрел Двурукий, от его взгляда мне было не по себе, он как бы прожигал меня насквозь своими глазами, в которых я был сволочью. Мне было так стыдно, что я просто не знал, что делать. И застыл на месте, смотря растерянным взглядом то на Двурукого, то на есаула, как бы ища у последнего защиты. Андрей все понял. Подойдя поближе, он ударил меня по плечу, подошел к Остапу и отвел в сторону. Я сел рядом с палаткой. На душе у меня было очень плохо. Захотелось закурить. Попросил у проходящего казака папиросу, неумело поджигая, втянул дым в себя. Дым пошел у меня и из носа, и изо рта. Я сильно закашлялся, в глазах все закружилось. Как они курят эту гадость? Из моих рук выбили папиросу. Я встал. Передо мной стоял Остап. Он, улыбаясь, протянул мне руку.
– Ты, мать твою душу, не куришь и нечего начинать.
Я пожал ему руку, но сказать не мог и слова, от табака все горело в горле, и голова всё кружилась. Немного приходя в себя, я увидел, что рядом стоят есаул и Двурукий.
–Николай, я Остапу все рассказал. Это твой помощник теперь будет, можешь положиться на него, как на меня.
–Хорошо, теперь-то мы точно поймаем его! – сказал я.
–Кого? – спросил Остап, не понимая, что я шучу.
–Ладно, проскакали. Потом объясню.
Я зашел в палатку, лег на солому, вспоминая, как вышел из положения, и, удовлетворенный собой, заснул.
–Подъем!– заорал Семкин своим железным голосом.
–Вот, гад, приперся, с утра весь день испортил, – говоря себе под нос, я одевался.
–Сотня, стройся! – заорал опять майор.
Мы быстро выбегали из палаток, строили весь гарнизон. В центре стоял полковник, он говорил быстро, но все было понятно.
–С сегодняшнего дня гарнизон находится на военном положении. Никто без моего разрешения не покидает этих стен. И еще: сегодня мы прощаемся с теми казаками, у которых вышел срок службы. Они уезжают домой, попрощайтесь с ними. Всем разойтись! Казачьи сотники, ко мне в штаб.
Богдан подошел ко мне:
–Пойдем с есаулом простимся.
–Пойдем, – со вздохом сказал я.
Мне так не хотелось, чтобы Андрюха уезжал. Я привык к нему, как к другу, как к старшему товарищу.
Мы подошли к есаулу. Он стоял, окруженный казаками, нарядный. Четыре георгиевских креста украшали его широкую грудь. Все рассматривали, задавали вопросы,
