– Нет, не сошла. Серафина, мне нужен шар-головоломка, – настаивала Лин.
– Лин, это же талисман, дар одного из богов. Бесценный, могущественный артефакт. Мой дядя и Орфео убили тысячи русалок, чтобы его заполучить. Они не знают, что он у нас, об этом знает только наш узкий круг. Если о талисмане проведает шпион…
– Я и хочу, чтобы шпион узнал.
– Что? – ахнула Серафина, всё больше приходя к мысли, что Лин сошла с ума.
– Как мы ни пытались, а разоблачить шпиона до сих пор не смогли, – сказала Лин. – Поэтому нужно вынудить его раскрыться самому.
Серафина покачала головой.
– Ни за что. Я не могу позволить тебе взять шар-головоломку, это слишком рискованно.
Лин подалась вперед.
– Минуту назад ты говорила, что Валерио ранит и убивает нас. Если так пойдет и дальше, он нас всех перебьет.
Слова Лин обрушились на юную королеву, точно штормовой ветер. Жестокие, ужасающие и, что самое плохое, правдивые слова. Серафина решила дослушать предложение подруги.
– Что именно ты хочешь сделать с шаром-головоломкой? – спросила она.
– Мы пустим слух, – ответила Лин. – Сайкоракс ведь вершила правосудие в Атлантиде, да?
Серафина кивнула.
– Пустим слух, что шар-головоломка у нас и что у него внутри заключено нечто, помогавшее Сайкоракс определить, кто виновен, а кто нет.
– Но ты же сама не знаешь, что заключено внутри шара, и никто этого не знает, – озадаченно проговорила Серафина. – Ты только предполагаешь, что внутри что-то есть.
– Неважно, во что верю я, – нетерпеливо пояснила Лин. – Как ты не понимаешь? Важно, что в это поверит шпион.
Серафину озарило.
– Кажется, я понимаю, куда ты клонишь, – улыбнулась она, чувствуя, как закололо плавники от нетерпения.
Лин выпрямилась на стуле.
– Я – омнивокса, – произнесла она, и ее глаза блеснули. – Искусство общения – это мой дар, но иногда важнее не говорить, а уметь слушать. Сейчас я прислушиваюсь к голосу того, кому очень больно.
– Продолжай, – сказала Серафина, пытаясь ухватить мысль Лин.
– Боль должна говорить. Ей нужно быть услышанной. Если не выпустить ее наружу, она растет внутри тебя, выталкивая всё светлое и хорошее до тех пор, пока не останется ничего, кроме боли. Я это знаю, Серафина. Моя мать через это прошла. После исчезновения моего отца она так страдала, что отвернулась от всех, включая меня.
– Я этого не знала, – сказала Серафина. Когда Лин появилась в лагере, она рассказала о своем побеге из трудового лагеря и о том, как нашла шар-головоломку, но ни словом не обмолвилась о матери.
Лин горестно улыбнулась.
– Есть вещи, о которых очень тяжело говорить, даже если ты омнивокса. В конечном счете я сумела до нее достучаться, но только после того, как научилась понимать ее боль. Держу пари, шпиону тоже больно. Всё, что он делает – лжет, предает своих друзей, – исходит из темных уголков его души. Его боль хочет говорить, Серафина, и если я сумею вытащить ее на поверхность, нам останется только ее выслушать.
Серафина