– Кахотеп, брат. Мы не говорили об этом. Думаю, другого случая не будет.
Вновь в комнате нависло тягостное и вяжущее молчание. Саба отошла успокоить сына, и в комнате остались два брата.
– Кеймнавати, я знаю как это выглядело, но уверяю тебя: заклинание не могло навредить твоему сыну…
– Знаешь как это выглядело? Ты видел это маленькое, только что появившееся на свет, черное и оттого будто сожженное тело моего сына? Так не бывает! Здесь не обошлось без магии, и все это знают! Все в городе об этом говорят! – Кеймнвати был близок к истерике, а глаза его преступно расширились, выдавая роящееся в египтянине безумие.
– Послушай. У тебя два здоровых мальчика и девочка. У меня полностью здоровый сын. Заклинание защиты сработало. Они растут и развиваются. Кеймн, наших детей хранят боги. Возможно нам просто не хватило жертвенной силы на защиту твоего четвертого ребенка. Мы не могли знать, что у Ибони родятся четверо. И, я напомню, все это – твоя идея…
– И это оправдывает тебя?! Ты не предупреждал, что может случиться нечто подобное, если нам не хватит ягнят! Я ведь мог еще одного купить… Или двух… Или не втягивать в это мою бедную Ибони…
Кеймнвати спрятал лицо в ладонях и тихо заскулил на манер побитой собаки, а после, сорвавшись с места, выбежал из дома брата, оставив того в раздумьях.
***
Саба кормила Атона грудью, когда в дом ворвалась стража самого фараона. Через крики и слезы ее вместе с беззащитным сыном поволокли на центральную площадь перед храмом, где уже собралась бесчисленная толпа зевак и сердобольных египтян, неравнодушных ко всему и поддерживающих любое насилие ради всеобщего блага и мира.
Кахотеп был прикован к одному из трех деревянных столбов, под каждым из которых аккуратными рядами, будто пирамидами, выложили хворост. Сабу также приковали цепями к столбу, а маленькому двухмесячному Атону, по общему решению жречества, хватило веревки, которой его за правую ножку привязали к месту казни. Подле трех костров на коленях стоял Кеймнвати, оголенный по пояс.
По команде верховного жреца, после обвинения в святотатстве и очернении наследия фараона, хворост подожгли, а грузный стражник начал наносить удар за ударом свистящей в воздухе плетью по спине Кеймнвати.
Опять крики. Опять слезы. Ничего не понимая, малыш громко плакал и звал маму с папой, морщась от ужасной боли, что приносил ему огонь. Тщетно пытаясь перекричать восторженный и одобряющий рев толпы, Кеймнвати умолял брата простить его за то, что не сумел сохранить в тайне его ритуал. Но Кахотеп не держал зла. Он беспристрастно принял свою участь, потому что знал на что идет и чем рискует. Об одном он жалел и отчасти винил брата: Атон был еще слишком юн, а Саба не заслуживала такой участи.
***
В тот день ветер развеял маленькую кучку пепла, оставшуюся от