Не обращая внимания на чужие взгляды, Мариэтта смешалась с этой шумной и разноцветной толпой. Больше всего в толпе было чёрных, бронзовых и оливково-смуглых лиц, но далеко не все они были в лохмотьях.
Освобожденные рабы, чернокожие или мулаты отличались от белых жителей Сен-Доминго лишь цветом кожи и склонностью к более яркой одежде. Некоторые даже демонстрировали обеспеченность в выборе тканей и драгоценностей.
Дело в том, что некоторые французские плантаторы в отличии от своих «коллег» американцев и англичан нередко признавали своими детей мулатов, рожденных от рабынь, эти люди вырастали свободными, нередко папаши посылали их учиться в Париж, а иногда даже оставляли им в наследство саму плантацию и рабов.
На фоне изящно одетых свободных мулатов, лохмотья на худых телах изможденных африканских невольников выглядели особенно потрясающе и дико.
Наличие узкой категории не просто свободных, но и образованных чернокожих резко отличало быт карибских колоний Франции от соседних владений Англии или США, но в целом французы делили с англосаксами и испанцами, голландцами и португальцами печальную славу жестоких колонизаторов. И в этом отношении режим на Сен-Доминго отличался в худшую сторону…
Без цели и надежды Мариэтта блуждала по узким мощеным улочкам, по обеим сторонам которых стояли одно- двухэтажные дома, сверкавшие под лучами тропического солнца ослепительной белизной.
Всюду росли высокие пальмы, резные листья которых лениво колыхались на горячем, не приносящем прохлады ветерке. Вьющиеся растения карабкались вверх белым по стенам домов, цепляясь за балконы…
Только сейчас она почувствовала сильную усталость и присела на серую некрашеную скамейку. Ребенок на ее руках проснулся и закряхтел. Девушка нервным движением прижала его к себе. « Ну что, сынок. Идти нам с тобой некуда. Твоей бедной маме придется стать уличной девкой, какой ее и так уже считают. Господи, что угодно, только не это.. Сейчас бы любую работу, даже самую грязную», – в своем отчаянии она не заметила, что эти слова вырвались вслух.
Девушка невольно вздрогнула, услышав за спиной низкий бархатистый голос:
«Мадам, не могу ли я чем-нибудь вам помочь?
Обернувшись, она увидела стройного скромно одетого молодого человека лет 28-30. У него были блестящие и курчавые волосы, очень чёрная кожа с тёплым шоколадным отливом, словно подцвеченная изнутри, высокие скулы, прямой нос с широкими на взгляд европейца ноздрями и полные, красиво очерченные губы. Миндалевидные глаза индейского разреза с яркими белками мягко и сочувственно смотрели на нее.
– Простите, но я случайно услышал ваши слова. Уверен, что в этой части города вы без особого труда найдете работу, малооплачиваемую, но по крайней мере приличную для молодой женщины, – под его взглядом она покраснела, значит он и вправду слышал всё.
– Есть и жильё, мадам, буквально через два дома. Извините, мадам, я забыл представиться, меня зовут Жак Оливье Буарди. Не бойтесь же, меня здесь хорошо знают..
Мариэтта молча изучала его лицо и не нашла в нём и следа искусно скрытых низких побуждений.
– Мария Дюплесси. Мой сын Антуан…, – она указала на ребенка, мирно дремавшего на ее руках.
Что побудило ее к доверию более всего, отчаяние и безысходность или открытое честное лицо спутника? Она и сама бы не ответила на этот вопрос.
Дом Жака Буарди на углу улицы Сен-Жермен был скромным в один этаж и всего три комнаты. Мариэтте была предоставлена одна из них.
– Чувствуйте себя как дома, мадам. Другие комнаты также для вас не закрыты. Где кухня вы уже знаете, всё что там есть в вашем распоряжении. Моё присутствие не сильно вас стеснит, сейчас у меня много работы и возвращаюсь я чаще ко времени ужина.
Мариэтта почувствовала неловкость:
– Месье Буарди я же не могу жить у вас просто так, мне нужно искать работу. А сына совсем не с кем оставить…
В слабом свете лампы на тёмном лице Буарди особенно резко выделялись белки глаз. Он задумался, но ненадолго.
– Пусть это вас не беспокоит. Работу здесь найти нетрудно, но это наверное будет непривычное для белой женщины занятие, стирать, готовить и мыть посуду, прибираться, следить за чужими детьми. Но если вы хотите чем-нибудь заняться, прибирайтесь здесь иногда..
– Нет, право же, мне неловко пользоваться вашей добротой, тогда я могла бы еще и готовить…
Буарди кивнул, мягко улыбаясь:
– Это было бы хорошо. Доброй ночи, мадам»
Розовые губы девушки болезненно дёрнулись, когда она поправила его:
– Мадемуазель… – и отвела взгляд.
Добрый взгляд тёмных миндалевидных глаз стал серьёзен:
– Это не принципиально, ничего не меняет и ничего не значит в этой части города. Доброй ночи…
Оставшись