И теперь Бур отчетливо вспомнил даже запахи того вагона. В его памяти всплывали тяжелые для него воспоминания. Тогда Зоя осталась дома с заболевшей дочкой. И Бур уехал с парой бывших сокурсников и своим бывшим начальником отдела, который оказался закрытым вместе со всем большим и некогда именитым государственным предприятием.
Тогда они – «челночники» – возвращались из Польши с тюками и коробками, забитыми дефицитной в то время аппаратурой. Радовались, что многое трудное уже позади. Пили пиво в купе, но напряженность и настороженность не покидала их ни на минуту. И они обсуждали и спорили, на каком километре при подъезде к Москве нужно будет, не дожидаясь прибытия поезда на вокзал, сбрасывать тюки с товаром и самим спрыгивать с поезда. Потому что на вокзале, как обычно, их поджидали рэкетиры и милиционеры – те же рэкетиры тех лет, но в погонах. И интуиция их не подвела. Стук в дверь вагона непрошеным гостем вторгся в шум их голосов в разгоряченном споре и грохот идущего поезда. За дверью послышался голос проводницы, предлагающей им чай. Бур открыл дверь. Сколько раз он мысленно вновь и вновь открывал ту дверь, пытаясь остановиться. Передумать. Не открывать ту проклятую дверь в надежде переиграть, изменить судьбу. Он увидел проводницу – растрепанную, в разорванной блузе. От резкого удара она с коротким вскриком отлетела по коридору в сторону. Банда налетчиков с ножами ворвалась в купе. И молниеносно вырезала всю компанию Бура. Бур лежал без сознания в кровавой груде сваленных тел своих друзей-«челноков». Из небытия его вырвали стоны его друзей. Он очнулся, словно оглянулся из другого мира. И, прижимая рукой рану на животе, которую нанес ему «голубоглазый», плотного сложения, но без особых примет рэкетир, его же ровесник, Бур, преодолевая боль, сделал несколько глубоких вдохов. Но тело не слушалось его. Боль, ослепительно жгущая боль, очертила контуры его тела, его самого – прежнего, покидающего лежащего в крови Бура, унося с собой воспоминания обо всем прожитом, о Зое, о праздновании несколько лет подряд дней рождения дочери. Оставив ему лишь наступающие и поглощающие его холод и боль. Встать он уже не мог – тело его не слушалось.
Словно пытаясь отгородиться от всей этой непосильной реальности, Бур закрыл окровавленными руками свое лицо, уже смирившись с неизбежностью своей гибели.
И вдруг, выпав из воспоминаний, он очнулся. Оглядывал свой кабинет, как вернувшийся издалека. Зои рядом не было. Он поднял отяжелевшую голову из сложенных ладоней, которыми закрывал лицо, и на мгновение удивился, что они чистые, не в крови. И что он – не в купе. Он здесь, в этом благополучном,