– Вы только что покусились на жизнь императора, между прочим, – говорю я в сторону лопаток, обтянутых тонкой тканью сорочки.
– Прошу прощения, госпожа Хорват, – голос секретаря ровен и почтителен, но я вижу, как моментально наливается влагой белизна льна на его спине. С такого расстояния я даже запах его страха чувствую. Господин Балог аккуратно убирает пистолет в кобуру и разворачивается ко мне лицом.
– Подберите, – я указываю на бренные останки чашки и мокрую газету. – И сделайте мне другой кофе. И другую свежую газету принесите.
Секретарь присаживается на корточки, аккуратно собирая на поднос осколки. Наверное, в этом месте я должна упиваться его унижением, но меня накрывает чувство гадливости. Однако я продолжаю, как ни в чём не бывало:
– Господин Балог, вам выражение «цыганский нож» известно?
– Это идиома.
Он отвечает глухо, не поднимая головы.
– Да. Но вы вполне можете получить её в подарок, если будете слишком часто докладываться Тоту. И работа на ИСБ, как вы, наверное, знаете, вас не спасёт. Дворец, и особенно наша часть, кишит цыганами, если вы не заметили. И знаете, что я скажу? Не только дворец. Нас мало, но мы умеем всегда быть там, где надо. А потом там больше не быть.
Я жду его взгляда. Я знаю, что он будет исполнен ненависти, и готовлюсь его выдержать.
У него печальный, тусклый взгляд.
– Госпожа Хорват… я ведь не ваш враг. И докладываю не из вражды к вам. Я только дополняю показания устройств из вашего кабинета. Это моя работа. Я маленький человек, госпожа Хорват. Я делаю работу, которую брезгуют выполнять вампиры и к которой не приспособлены «волки».
Такого отвращения к себе я не испытывала со времён общения с покойным Марчином Казимежем Твардовским-Бялыляс.
– Идите, – говорю я. – Принесите мне кофе. А потом приготовьте приказ о зачислении в личную императорскую гвардию девицы Рац Катарины тысяча девятьсот восемьдесят девятого года рождения на звание курсанта… сопутствующие указы тоже.
Когда дверь за ним закрывается, добавляю в пространство негромко, но чётко:
– Лаци дурак! – и показываю язык. Наугад, в сторону зеркального шкафа в углу кабинета.
Лаци дурак. Дурак. Дурак. Я выкрикиваю это слово, выходя – выскакивая – из «крутилочки». Если Тот услышит, то отлично будет знать, о ком это. И мне всё равно.
***
Говорят, что у одного иранского офицера из знатной семьи была любовница, танцовщица шестнадцати или семнадцати лет. Она была так красива, что офицер не боялся дарить ей самые дорогие украшения, зная, что ни одно из них не затмит её красоты. Когда она кружилась в танце, разрумянившаяся, с рассыпанными косами, перс приходил в такой восторг, что принимался молиться.
Танцовщица любила его; когда Иран воевал с Россией за Арарат, она поехала за своим офицером на фронт и служила