на следующей неделе Стивен отправил себя в полет с качелей, и кость руки у него выбило сквозь согнутое запястье, я это видела, в общем, я слышала слово «раздробленный» в диктанте, поэтому, когда побежала сказать мисс Эми, во мне было полно решимости похвалиться свежим словарным запасом, но мне расперло щеки жесткими краешками, и память у меня размякла, поэтому я просто застыла и запиналась про скелет, и наконец, когда мисс Эми нашла Стивена в траве, слово завозилось и проелозило ко мне в рот, и я закричала: «Там раздроблено!» – а мисс Эми развернулась и рявкнула: «Там все гораздо серьезней», – но я просто обрадовалась, что заговорила на своем новом языке, а потом еще завелась семейка младенцев розовых мышек в уголке для чтения, и Карлу, моему любимому смотрителю, пришлось их убрать, но пошел слух, что он собрал их в носок и раздавил под камнем на парковке, и я не могла после этого смотреть на него так же, как раньше, из соображений того, что он – убийца всяких малюток, а мы сами были малютками, я помню, даже тогда, понимая малость свою, всех нас, и то, как мы были вынуждены увиливать и метаться по белу свету, как грызуны под мужскими сапогами, кроме того одного раза, когда Мигель поехал на каникулы в Мексику и его там убило в обрушившейся пещере, и мы посадили ему дерево, но то был просто-напросто росток, не выше моего правого колена, и когда все мы встали кружком пожелать ему до свиданья, я помню, как поглядела на пробивающийся росток, его жилистые ручки и хрупкий ствол, и почувствовала себя – впервые – большой.
«моя любимая забава…»
моя любимая забава – глядеть, как нянька собирает в хвост волосы. приглаживает их к черепу, и даже когда мне кажется, что они наверняка лежат идеально, она вновь приглаживает их, собирает избыток в кулак и снимает черную резинку с запястья, растягивает ее и щелкает, пока не выбирает все слабину, разделяет хвост надвое и дергает руками, разводя их, кожа на лбу туго натянута по черепу, брови вздернуты аркой – словно кукла, нарисованная счастливой.
Первое бритье
Мне девять.
Нам скучно,
а Кэрен умирает.
Мы поехали в Остин
тем летом,
чтобы папа Сэры —
который описывал Кэрен как
великую и невозможную любовь
всей своей жизни, кто научил нас
слову лимфома, а потом
понятию приставки,
как та объясняет, где живет опухоль, —
мог попрощаться.
Дом – кожура,
вычерпанная натиском смерти,
осталась одна лишь аптечка,
набитая бритвами, и нам хочется есть,
и мы одни, и сидим
на полу в гостиной,
где свет
из нагого окна
нарезает ломтями древесину
пола, как дыню, размахивает
каждым отдельным пушком
у меня на поцарапанной икре
поле стоячих желтых маков.
и девочками прожили мы
довольно, чтобы
хмуриться от подобной находки,
и когда еще лучше,
чем сейчас,
