Котик пел под ладонью, льнул, усы топорщил. А у Ивана Степановича на сердце было смурно.
От чужих утаиться можно, от себя не утаишься. Знал Иван, что грех на нем. Давно знал. Оттого и сидел мрачный, гладил мягкую шкурку, бормотал молитву.
К котику своему он привязался. До последнего не хотел признаваться, все восторг и преклонение выжимал из себя. Но однажды взял его на руки, лицом к макушке пушистой прижался – и аж сердце зашлось, сперва от радости, потом от тоски.
Котик был беленький, мелкий, коротконогий и хромой на одну лапу. Венедикт про него выразился – некондиционный (Иван не стал уточнять, что это значит). На белых щеках у котика черные точки, ну чисто веснушки, а из них усики коротенькие торчат – смешные! И над бровками тоже усики пучками.
Имен у котиков быть не может, имена – они для человека даны. Но Иван Степанович иной раз срывался, называл его про себя: Антоша. Почему Антоша, откуда Антоша – пес его знает.
Ох, стыд-то какой. И не признаешься никому. Если на исповеди, так мигом кота изымут. Монахи богохульства терпеть не станут.
Чтобы успокоиться, Иван Степанович начал вспоминать наказы. Наказов много, на каждый жизненный случай, но запомнить их нетрудно.
Не знаешь брода – погладь кота.
Не плюй в колодец, погладь кота.
На бога надейся, а сам гладь кота.
У семи нянек погладь кота!
Проговоришь про себя дюжину наказов – глядишь, и на душе легче.
Он поднялся, вскинул мешок на плечо и двинулся к расщелине.
Первый человек встретился ему вечером. Едва Иван вошел в ущелье, узкое, как куриный зоб, из-за ближайшего камня метнулась фигура – только шорох осыпающегося гравия донесся. Иван проводил фигуру внимательным взглядом.
Разный народ ходит к горе.
Солнце садилось. Ущелье, сперва раскромсанное тенями, внезапно потемнело. Пес бы с ней, с темнотой, – видел он и в темноте неплохо. Но дорога пошла резко вверх, Иван Степанович сам не заметил, как начал карабкаться вместо того, чтобы идти. Спохватился, когда началась одышка.
Делать было нечего: он свернул в сторону, отыскал подобие пещерки, а вернее – два здоровенных обломка, накрытые обвалившимся сверху третьим, и пристроился между ними.
Теперь, когда Иван засел в своем укрытии, почти слившись с камнями, ему стало ясно, что он ошибался, полагая ущелье безлюдным. Паломники шли крадучись, перетекали от стены к стене. За то время, что Иван Степанович бормотал про себя молитву, он насчитал троих и подозревал, что в действительности путников было больше. Просто они умели ходить так, чтобы случайный наблюдатель их не замечал.
И чего крадутся, недоумевал Иван. Должно быть, обиралы где-то поблизости. Но что им брать с поистрепавшихся к концу пути паломников? Неужели харчи и воду изымают, нелюди? И все это – в двух шагах от святого места!
Он крепче прижал к себе мешок.
Про святую