Фургоны прогремели колесами по горбатому мосту и оказались не то в колониальном форте, не то в порту. Улиц тут никто не прокладывал, застройка была такой же хаотичной, как и в стойбище фнатов. Составить впечатление о курредатской архитектуре Давиду тоже не удалось. На островке имелся лишь десяток капитальных строений – приземистые пакгаузы под плоскими крышами. Все остальное – времянки. Шатры, мазанки, навесы, шалаши, землянки.
По городу шатались сотни курредатов в длинных мятых рубахах и широких юбках. Головы они прикрывали соломенными шляпами вроде сомбреро или заматывали их платками. Самая приличная обувка была у военного сословия – высокие мягкие сапоги на каблуках, подобные ковбойским. Остальные носили веревочные туфли, а то и вовсе гуляли босиком.
Караван встречные-поперечные провожали радостными криками, и возницам приходилось немало помахать кнутами, дабы отогнать любителей мелкой поживы, – стегали так, что рубахи лопались. Но все равно, кое-что с возов пропало.
Буссе заорал сердито и выхватил меч. Это подействовало – вороватые личности живо очистили улицу. А караван вывернул к пристани, у причалов которой толклась масса поплавковых лодчонок и возвышался высокий борт огромного корабля-катамарана, каждый из корпусов которого нес по три мачты, а седьмая – общая – торчала посередине, на корме обширной палубы.
Погрузку начали с того, что всех пленниц поместили в загон на причале, а пленников заставили таскать тюки с добычей.
Не дожидаясь окриков или ударов плети, Давид сам подхватил ворох мехов и поволок его на корабль. Буссе ухмыльнулся, завидя такое старание, и похвалил Виштальского широким оскалом, должным изображать улыбку одобрения. Буссе был у конкистадоров за командира, и его титулу нашлось соответствие в земной табели о рангах – толстяк числился комитом, то бишь графом, и обращаться к нему следовало не абы как – комит был «вашим великославием». Правила этикета позволяли называть высокородных дворян и по-иному – «кхенти», что было эквивалентно земному «сир».
Передав ценный груз матросу в одних штанах, но с подобием чалмы на голове, Давид бросил играть в грузчика и устроился на носу, у подножия левой передней мачты. Она была толщиной в два обхвата, и за нею было легко спрятаться, а пухлая связка размочаленного троса заменила Виштальскому мягкое сиденье.
Он особо не стеснялся своей наготы – привык с детства купаться голым, но даже на Земле никому в голову не приходило отправляться «без ничего» на занятия или на работу. Давиду было некомфортно.
Фнат с распухшим, перебитым носом подтащил останки руума. Покосился на галактиста, но ничего не сказал.
– Шевелись, шевелись давай! – прикрикнул