– Это честь для меня.
Мурлыкающим механическим голосом Агамемнон заговорил дальше:
– Настанет день, Вориан, и – если ты по-прежнему будешь так же усердно мне служить – я попрошу для тебя высочайшей награды. Я попрошу Омниуса хирургически превратить тебя в такого же кимека, как я.
При упоминании о такой перспективе Вориан еще раз отполировал мозговую емкость, потом с любовью взглянул на смазанный контур мозга в прозрачной емкости. Он постарался скрыть краску, которая залила его лицо, но из глаз его потекли слезы.
– Это самая высокая награда, о которой только может мечтать человек.
Людей, с их хрупкой физической оболочкой, очень легко сокрушить. Но есть ли вызов в том, чтобы причинять им вред?
Глядя на земное небо сквозь волокна оптических нитей, Эразм испытывал чувство недовольства. Робот стоял в куполообразной башне своей виллы и смотрел в небо через армированное искривленное стекло. Ландшафт этой планеты, с его океанами, лесами и городами, построенными на развалинах других городов, видел взлеты и падения бесчисленных цивилизаций. Изучение истории показало ему, насколько малы и ограниченны его собственные достижения.
Значит, надо приложить к исследованиям больше усилий.
Ни Омниус, ни присланные сюда роботы-архитекторы не понимали истинной красоты, были лишены чувства прекрасного. Восстановленные города казались Эразму скоплением острых углов и резких, прерывистых форм. Город должен представлять собой нечто большее, чем диаграмму коммуникаций. Под бдительным присмотром всемирного разума город был выстроен как изощренный механизм, спроектированный и построенный утилитарной силой. У столицы были чистые архитектурные линии и системная эффективность, вылившаяся в бесстрастную застывшую красоту, но этой красоте недоставало подлинного изящества. Какое разочарование, что всезнающий всемирный разум не может жить вровень со своими потенциальными возможностями. Надо признать, что иногда баснословно нереалистичные амбиции человека имеют некоторое достоинство. Омниус либо не обратил внимания, либо сознательно отверг изящную красоту архитектуры Золотого Века человечества. Но такая холодная и вызывающая надменность просто лишена всякой логики. Если быть честным, то Эразм видел определенную красоту в стремительных очертаниях машин и их компонентов, он любил также свою гладкую платиновую кожу и зеркальное лицо, на котором мог плавно отобразить любое выражение. Но он не видел никакого смысла поддерживать уродство из одного только неприятия принятых у врага понятий о красоте.
Как мог всеобъемлющий компьютерный разум, распространивший свое влияние на сотни планет, проявить такую узость мышления? Для Эразма с его отточенным и зрелым пониманием, развитым в результате длительных усилий, отношение Омниуса было свидетельством отсутствия понятийного мышления.
Издав