– Всё в порядке, спецура, – сказал я отражению, усилием воли возвращая мышцы лица в приличествующее случаю выражение. Ага, вот так нормально – портрет человека, лицом к лицу встречающего неожиданные выкрутасы своего организма. Так же, как тяготы и лишения сначала службы, а теперь вот – окружающей действительности.
На всякий случай я открыл кран и тщательно прополоскал рот водой, после чего еще раз не менее тщательно вымыл руки. Всегда был – возможно, излишне – брезглив и не понимал, как люди могут жить в такой грязище, что, дотрагиваясь до выключателя, мысленно подсчитываешь количество микробов, переехавших с кнопки к тебе на палец. А тут как-никак после выключателя в рот ими лазил…
Признаться, меня не столько заботил моральный облик аборигенов, сколько я серьезно опасался занести не только в рот, но и в рану какую-нибудь гадость. Тем более что перевязку ноги сделать было нечем, разве что трусы на полосы порвать.
Трусы было жалко. Тем более, что без них современному мужику живется как-то неуютно. К тому же появилась у меня безумная надежда, что если таким вот чудесным образом мой портрет остался неповрежденным, то, глядишь, и нога цела осталась?
Разматывал я бинт осторожно, поставив пятку на край ванны. Потому как знал по себе – при первой перевязке отдирать присохший бинт от раны – занятие не из приятных.
Рана всё-таки была – под первыми двумя слоями бинта обнаружились кровавые пятна. Так. Ладно. Прорвемся. Может, показалось вчера насчет кости? Может, вражьи дети только шкуру подпортили, а мышцы целы-невредимы?
Первый оборот. Второй. Третий… Третий пошел сложнее – спекшаяся кровь слепила бинт. Ага, а вот и салфетка марлевая на том месте, где мне Мангуст икру глодал… Судя по тому, что вся салфетка – один бурый спекшийся прямоугольник, все же придется орать дурниной, сдергивать с кресла кайфующего Папу и требовать свежий бинт.
Но прежде все-таки нужно посмотреть, что же под бинтом.
Если нет фурацилина и присохший перевязочный материал нечем отмочить, то рвать надо сразу. Иначе, если рана серьезная, при медленном отдирании бинта можно и болевой шок схватить. Потому я взялся за край салфетки, выдохнул и, зажмурившись, дернул со всей силы.
Что за черт?
Ощущение было, будто пластырь с ноги сорвал. Неприятно, конечно, но когда с раны кровавую заплатку рвешь, оно в разы неприятнее – если, конечно, этим словом можно обозначить раздирающую боль, сравнимую по впечатлениям с отрыванием по-живому фрагмента собственной кожи. А тут…
Я открыл один глаз. Посмотрел на рану. Выдохнул. И забыл вдохнуть.
Раны не было.
На том месте, куда вчера впились зубы обезумевшего