Эти слова, и еще многие другие, я шептал тебе – в тебя – у берегов деревушки Нарвия. Губы мои были погружены в воду, тело пылало. Я рассказывал тебе о нем, но и о себе. О своей семье, о том, что сотворил с ней Зверь. Говорил о страхе. О несчастном моем дедушке, которого я оказался неспособен вернуть к жизни, даже на бумаге. О том, что не сумею понять собственной жизни, пока не узнаю той жизни-нежизни, которой они жили Там. Признался тебе, что Бруно для меня намек, подсказка – приглашение и предупреждение. Цитировал по памяти куски его сочинений…
– Слушай, ты там… – пробормотала ты вдруг ворчливо, голосом глухим и недовольным, но, в сущности, просительным.
Я поднял голову и ничего не увидел. Берег был пустым и бесцветным, только мой одинокий шезлонг нарушал однообразие, порванная его ткань билась на ветру. Однако какая-то тягучая тепловатая вязкость окутала меня на мгновение. Облепила и исчезла. И снова вернулась.
– Ты говоришь в точности… – продолжала ты хмуро и неуверенно, – как кто-то, кого я однажды знала…
Я едва не взорвался от радости, но продолжал как ни в чем не бывало покачиваться на волнах.
– Кого ты имеешь в виду?
Ты с подозрением изучала меня. На мгновение вздернула голубой экран между мной и берегом, скоренько лизнула меня, вернее, бесстыдно облизала всего, все мое усталое тело, с отвратительным чмоканьем пожевала губами, словно удивляясь странному вкусу, убрала экран и глянула через плечо на берег:
– Уж не надеешься ли ты услышать об этом от меня здесь?
– Так, может, в доме? – спросил я почтительно и, пожалуй, даже отчасти заискивающе.
– Х-ха! – Плеснула волной мне в ноздри – полная лохань воды всегда под рукой!
Так я впервые удостоился услышать этот твой презрительный издевательский всхрап. С тех пор он сделался обычной реакцией на мое появление. Я полагаю, ты никогда не откажешься от него. Даже погрузившись в глубокий сон и наслаждаясь сладкими сновидениями, ты не забываешь приветствовать меня этим мерзким звуком. Каждую неделю, когда я прибываю на тель-авивскую набережную, купальщики и рыбаки испуганно вздрагивают, услышав его. Они, разумеется, ничего не знают.
– Я возьму тебя туда, подальше от берега, – произнесла ты наконец и указала взлохматившимися пенными спинками своих волн на горизонт.
– И вернешь?
– Чтоб я так жила!
– А то мне приходилось слышать такие истории: люди уходили в глубь тебя и не возвращались.
– Ты боишься?
– Прекрасно – ты тоже говоришь, как кто-то, кого я знал.
– Помолчи уже наконец, помолчи! Ты всегда так много болтаешь? Ну, что – идешь? – Ловко ухватила меня и опять принялась изучать на вкус. Прорычала с разочарованием и злостью: – Не может