Муса заворочался на подушках, чувствуя, как липкий холодный пот стекает по вискам, скулам, шее, да, шее, той самой шее, что, возможно, скоро познакомится с острым топором там, в далеком Дамаске. А что делать? Бежать в пустыню, к нищебродам-родственникам и провести всю жизнь, омываясь песком, трахая вонючих уродок и каждый день ожидая, что взовьется над дюнами белое знамя с вензелем Омейядов? Или остаться здесь, забить мозги сладким дымом и ни о чем не думать? И быть травой, бессмысленной улыбающейся травой, когда за ним придут?..
Тяжелый полог сдвинулся, пропуская внутрь режущий луч полуденного солнца.
– Наместник… – голос гулама дрожал. – Посланник Великого здесь и ждет ответа.
– Да… – Муса с трудом сел. – Да. Скажи, я скоро буду.
Полог опустился.
Спасительная темнота.
Никто не должен видеть, как ползает на пузе Муса ибн Нусайр, наместник Ифрикии. Ползает, поскуливая от бессилия.
Когда пальцы наткнулись на искомое, Муса перевел дух, прошептал «Во имя Аллаха» и нервно погладил шершавую от древности медь лампы.
Багровый свет выплеснулся на ладони, расползаясь в разные стороны и медленно затухая. Запахло корицей. Мрак в углу комнаты сгустился в уродливый силуэт, подпирающий головой каменную балку.
– Слушаю, повелитель.
– У нас проблемы, – прошептал Муса.
– Это у тебя проблемы, повелитель, – хмыкнул джинн. – У меня их не бывает.
Джинн очень любил показывать свою номинальную независимость.
– Мне нужно золото, – сказал Муса. – Много. Очень. Прибыл посланник. Я ждал его к концу года, а он сейчас… Халиф, старая сволочь, да дарует ему Аллах мир и процветание, требует дань, что собрана летом с племен ал-бутра. А у меня…
– А у тебя ее нет.
– А у меня ее нет!
– Румские наложницы стоят дорого.
Муса потупился. Он уже успел проклясть тот день, когда позарился на прелести доставленных месяц назад рабынь. Сейчас ему оставалось только скулить.
– Помоги!
Лампа вновь полыхнула багровым туманом, вырвав из темноты уродливую голову, поросшую темной щетиной.
– Ты хочешь, чтобы я достал золото?
Муса скривился, зная, что сейчас услышит.
Джинн приосанился, раздулся, махнул огромными мохнатыми ушами и продекламировал:
– Я не властен над вещами, я не властен над природой, я не могу возвести дворец, а если даже притащу мешок с драгоценностями – они скоро превратятся в глиняные черепки. Я также не могу переместить тебя туда, где ты можешь эти драгоценности взять. Я – джинн человеческих отношений. Я не властен над самими людьми, я не могу приказывать и повелевать. Я могу лишь создавать условия. Все остальное люди делают самостоятельно. Ты сам должен достать свое золото.
– Никчемная обезьяна, – прошептал Муса.
Не то чтобы он разочаровался. От купленного за мелкие медяки чудища многого ждать не приходилось. Муса до сих пор даже не знал, как его зовут. Джинн не представлялся, а наместник и не спрашивал. С такой бесполезностью в повседневных делах имя – лишнее, как пятая нога для верблюда. Конечно, кое в чем джинн был полезен. Внушить нищим берберам, что лучше сидеть тихо, а не грабить караваны. Помочь купцу выбрать нужный наместнику путь и привезти товар в Кайруан, сделав немалый крюк. Поссорить между собой племена бестолковых головорезов. Иногда, правда, Мусе приходила в голову мысль, что все эти мелкие радости наместничества – простые совпадения, а мохнатое чудище ни при чем, как бы оно ни хвасталось. Такое темное это дело – человеческие желания и человеческие отношения. Никто не знает, что действительно было и кто на самом деле виноват.
Муса подгреб под себя пару войлочных подушек и сел, отдуваясь.
– Ну, раз ты ничего не можешь сделать… Значит, ничего не остается. Сейчас я выйду, скажу посланцу Всемогущего, что золота нет, посланник кликнет дознавателей, дознаватели перероют крепость, свалят в кучу все, что найдут, погрузят и отправят вместе со мной. На суд. В Дамаск. Все отправят, слышишь, обезьяна? И тебя в лампе тоже отправят. Ты же помнишь, как в Первых Землях любят ваше племя? И что с вами делают, когда отловят, тоже помнишь? Много ли вас осталось? Сильнейших уже давно перебили, остались только такие, как ты, никчемные пускатели ветра в глаза. Да и тех не слышно. Забились в щели, как короеды. Думают, что переживут, дождутся возвращения великой славы… Не дождетесь. Ты – не дождешься. – Муса заелозил по коврам, делая вид, что приподнимается. – Как ты думаешь, чудище, что с тобой сделают? Хорошо, если зальют воском и утопят в заливе. А если нет? Если свезут в Город Пророка?
Джинн содрогнулся. Багровое пламя вспухло и разом осело.
– Я не сказал, что не помогу, хозяин. Я сказал, что ты сам достанешь золото.
– Где?! – завопил Муса, вскидываясь. – Где я его достану? Обезьяна! Покажи, где!
– Там, где оно есть, хозяин. Раз его нет у тебя, значит, оно есть в другом месте.
Муса