8
Свет едва сочился через мелкий проём где-то под потолком. С трудом можно было разглядеть четыре деревянных лежака с сеном в качестве матраса. На одном из них расположился мужчина лет под сорок, с волевым, где-то даже привлекательным лицом, обрамлённым курчавой русой бородкой. Одежда истёртая, но явно принадлежавшая не простолюдину. Под ней бугрились мышцы атлета. Я вежливо поздоровался с сидельцем и прилёг ничком на лежак. Сосед участливо спросил:
– Зельно довлетися? Задня кровит.
Вот гад одноглазый. До крови избил.
– Боярин Единец меня угостил, собака.
– Ох и пакостен зело, сей лихоимец, яко аспид[326] гремливы. Опасайся его, холоп, бо злосерден[327] душою вельми, – поведал мне мужчина.
– Не холоп я ни в одном глазу, – буркнул обиженно.
С каких таких манер он во мне холопа углядел? Может, сутулюсь излишне или морда тупорылиста. А мужик продолжал меня пристально разглядывать.
– Яти мя комонем[328]. Да ты еси Ржа? В ушкуйниках ватажил на Костроме? Отича тея Матвеем рекли, – завопил он вдруг.
Пошёл в отказ. Нафиг мне на себя навешивать чужие преступления. Сиделец вполне, может быть, уткой подсадной работает.
– Знамо, претыкнулся[329] я, – продолжил общение мужик. – Зримо[330], иже холопска чина[331] еси, течны. Талан[332] тей спяша[333], отроче, поимаша.
– Да не холоп я, – разозлился не на шутку, – Дмитрий, скоморох бродячий. Смех и радость мы приносим людям!
– А… – протянул сосед и наставительно высказал. – Над вятши человеци глумишася, се грешно есть.
Помолчали.
– Боярин я славородны, Фокий Плесня, Зосимов сын, – мужчина взглянул на меня, оценивая произведённое впечатление, – Пришед к князю достославну Юрею Димитриевичу в Звениград в свите жены его Анастасии из Смоленска. Служил при тайной палате. Обажаем[334] был мшелоимцами лихи. Боярин Сёмка Морозов с дьяки грамоты подмётны сочиняша противу[335] ми. К неделе[336] главу с мя сымут.
– А почему же наш достославный князь не разобрался? – посочувствовал боярину.
– Худог[337] он зело, же вдаваху[338]. Дружен с младых лет с боярином теим Семёном. Дал ся извествити супостатам[339] моим, – ответил Фокий и загрустил.
Ничего было сказать ему на это, только сочувственно повздыхать. Прибыла еда. В глиняных тарелках желтели кусочки ржаной каши. Как же рыльник раздатчика напоминает Фоку…
– …Со скомрахи подлы остатни дни добытию, ядь свинячью снедах, – продолжал горестно сожалеть неудачливый сановник.
То, что я авантюрист, мне ещё мама доказывала и пацаны по совместным паркурным сетам. В коридоре ведь стража стопроцентно дежурила, судя по натужному сопению, и дверь