Высказывание Бюлова, что есть два типа дирижеров – с партитурой в голове и с головой в партитуре, стало расхожей эпиграммой. Что касается интерпретации, то совет его был как прост, так и бесполезен для дирижеров ниже его уровня. «Если вы хорошо знаете партитуру, – говорил он, – то интерпретация получается сама собой». Однажды он обратился к даме, которая сидела в первом ряду, обмахиваясь веером: «Мадам, если вам так необходимо махать веером, делайте это в такт музыке». О посредственном пианисте он говорил: «Его техника позволяет ему преодолевать каждое легкое место с величайшим трудом». В своей уборной он повесил портрет примы-балерины. Как он объяснял, балет его не интересовал, но он обожал эту даму, так как она была единственной женщиной в опере, которая никогда не пела. В Вене к нему как-то подошел случайный знакомый и, смущаясь, сказал: «Держу пари, герр фон Бюлов, вы меня не помните». Бюлов взглянул на него и ответил: «Вы выиграли пари». Однажды он потряс свою ученицу, которая плохо играла, сказав, что ее надо вымести из классной комнаты не метлой, а палкой от метлы. Даже его похвала была, по выражению Брамса, как соль в глазах – вызывала жгучую резь.[33]
Он бичевал все вокруг, не заботясь о собственной безопасности. Поистине Бюлов обладал гениальной способностью вызывать к себе неприязнь, то поступком, то словом нанося оскорбления. В начале его работы в Мюнхене возник спор, можно ли расширить оркестровую яму. Бюлову сказали, что для этого придется убрать два ряда кресел. «Зато в аудитории будет меньше ублюдков»,[34] – ответил он. Замечание было немедленно подхвачено прессой.
Бюлов особенно не любил директора Берлинской оперы Георга Гюльсена. На концерте в Берлине, в программу которого он включил марш из оперы Мейербера «Пророк», он заявил, что собирается продемонстрировать, как следует исполнять этот марш и как он не исполняется в «цирке Гюльсена». Оскорбление вызвало очередной скандал.
Каков он был перед публикой? Когда бывал в ударе – вдохновлял ее, создавая атмосферу величайшего наслаждения. Он управлял аудиторией так же, как оркестром. Каждый из присутствующих чувствовал, что перед ним «стоит железный человек непреклонной воли и то, что он предлагает ему, – это высочайшее из возможных искусств». Бюлов обладал даром, присущим всем великим музыкантам, – вдохнуть в музыку жизнь, взволновать ею слушателя. На его концертах публика кричала и плакала. И горе