Однажды он ждал ее вечером, один, Маша была гдето с друзьями, они неделю почти не виделись, и когда она пришла, потащил ее в спальню, обнимая и целуя, несмотря на ссылки на усталость; тут, в спальне, пытаясь расстегнуть трудные крупные пуговицы на правильном костюме общественной деятельницы, ласково прошебуршал ей в ухо:
– Татусь, зачем вся эта шерсть, железные бюстгальтеры и обогревающие трусы?
– Это форма женщины на службе отечеству, уважаемый товарищ Никитин, – ответила она.
– Какие-то нечеловеческие стандарты, прямо доспехи, снимешь только с помощью оруженосца. А если служебный роман и неуставные взаимоотношения? А? Бывает такое?
– Не знаю, Паш, подозрения иногда бывают.
Она взволнованно смеялась и отталкивала его руки со словами «не лезьте, не лезьте, что это вы вздумали вдруг, Павел Николаевич», и отбивалась серьезно, он перевернул и взял ее, наполовину задрав, наполовину стянув что получилось, и его поразило, как она завелась и кричала при этом. Это было совсем не то, что ему нравилось, но невольное движение их интимных отношений шло именно в эту, брутальную, сторону.
В октябре, в один из выходных дней, вечером, она вернулась домой напряженная, в глаза не смотрела и не ответила на его «добрый вечер», пошла в ванную, потом в спальню. Понятно было, что последует разговор.
Он сказал:
– Татьяна, может, сначала чаю хоть вместе попьем, мы ведь тебя ждали.
Она ответила:
– Вы с Машей пейте, и пусть она идет спать, а я пойду полежу.
Потом, когда он пришел в спальню, она сказала:
– Паша,